Владимир Обручев - Сочинения в трех томах. Том второй

И вдруг это давленное, мокрое и опасное место сразу кончилось. Стало сухо, просторно и чисто, крепь стояла без всяких подхватов и нисколько не подгнила и не поддалась, словно была поставлена только на днях, а не пятнадцать лет тому назад.

Все были изумлены, и Марина Львовна выразила общее впечатление возгласом:

— Как здесь славно! Почему же это гнилое место кончилось?

— А мы сейчас вышли за трещину сброса, — объяснил штейгер. — Перед ней и давило так сильно, гора все время садится. А из самой трещины лила вода.

— Здесь, следовательно, жилы уже нет? — спросил Грошев.

— Кончилась, как обрезанная! Все шла с богатым золотом, хотя и не толстая, а за трещиной пропала.

— И что же, не искали ее?

— Как не искать — искали! Вот поглядите, тут и вправо, и влево, и вверх выработки идут по пустоте, сажен по десять пробиты, но безрезультатно.

— Та-ак! — протянул Борк. — Значит, здесь жиле — прощай!

— А может быть, только до свиданья? — воскликнула Марина Львовна, — Может быть, мы ее плохо, недостаточно упорно искали, а она тут недалеко сидит себе в горе, коварная.

— И над нами смеется! Ведь жилы капризны и коварны, как женщины! — рассмеялся Василий Михайлович. — И я надеюсь, что пропавшее продолжение жилы найдется.

— Надежды только юношей питают! — заметил Грошев наставительным тоном. — А взрослые люди должны знать, сразу выяснить себе, в какой стороне искать, и вести эти поиски до тех пор, пока не найдут желаемого или пока не убедятся, что ошиблись.

— Как вы строго судите, Иван Петрович!

— А то как же! Вот и доказательство налицо. Если бы здесь своевременно выяснили вопрос, где жила за сбросом, вы бы, может быть, рудника не продавали или знали бы его настоящую цену! А так вы только надеетесь.

Василий Михайлович слушал речь Грошева бледный, со сдвинутыми бровями. Ведь это его, руководителя подземных работ, срамили, упрекали в небрежности, в потере жилы.

— Но ведь мы же искали, — попытался он возразить. — Вот поисковые выработки, вверх, вниз, в обе стороны...

— А почему же во все стороны? — горячился Грошев.— Разве нельзя было на самом сбросе выяснить, куда сдвинуло этот бок? Ведь признаки есть, всем горнякам известные. А выяснив, куда сдвинута жила, нужно было гнать не десять сажен, а хоть сотню, но жилу найти!

— На сбросе ничего не было видно, все передавлено, перебуторено, — ответил штейгер. — И вода хлещет, сваливает свечи, мешает смотреть. Я тут немало мок, разбираясь, да ничего не разобрал.

— Ну, ладно. Мы к этому вопросу еще вернемся. Я приду сюда с вами в другой раз без посторонней публики, тогда мы посмотрим. А теперь нам нужно за пробами в целики, время идет.

Снова пришлось идти назад через мокрое и давленное место к подъемам, чтобы проникнуть в ту часть старых работ, где остались еще целики — участки жилы, почему-то не выработанные. Эксперты хотели опробовать их. Все шли быстрее, освоившись уже с хождением под изломанной крепью и под дождиком.

Дойдя до подъемов, поднялись еще на несколько метров вверх и пошли в сторону, противоположную сбросу.

Здесь было совершенно сухо и сравнительно тепло; холодный воздух из штольни не проникал так далеко вверх благодаря тому, что в этой части старых работ остался только один ход по узким подъемам, другие были завалены, и сообщения с поверхностью не было. Воздух настаивался и согревался, здесь также почти не давило, и потому многие выработки не были заложены, а стояли свободными.

Быстро прошли по верхнему штреку и достигли места, где жила раздувалась внезапно до нескольких метров толщины и поэтому была вынута несколькими параллельными выработками; бревенчатые коридоры крепей шли не только друг над другом, как в узких местах жилы, но и друг возле друга в три, четыре и даже в пять радов. Промежутки между этими соседними коридорами, находившимися на одном уровне, были закреплены не сплошными стойками, а подхватами, так что в общем получалась большая, но узкая зала, потолок которой поддерживался отдельными столбами. Несколько таких зал находилось друг за другом, в обе стороны по жиле они суживались и переходили постепенно в узкий штрек.

В этих залах было царство сухой плесени; на столбах, подхватах, огнивах, на каждом куске дерева виднелись снежно-белые наросты; они представляли то отдельные плоские подушечки, приросшие к дереву, то сливались по две и по три в группы, то образовывали длинные волнистые полосы. С подхватов и огнив белые наросты свешивались гирляндами и фестонами различной величины и формы. На ощупь эти наросты были нежны и пушисты, как заячий мех, и палец свободно уходил в их рыхлую массу вплоть до основания плесневой колонки — дерева крепи, покрытого только тонким, скользким слоем, на котором держались белые нити.

Казалось, что по зале только что пронеслась метель и забросала все пушистым белым снегом, насевшим прихотливыми пятнами.

— Но какая же это прелесть! — воскликнула Марина Львовна. — Разве не хорошо, что я напросилась к вам в спутницы, и разве не прав Василий Михайлович, восторгающийся чудесами подземного мира?

Все разглядывали белые наросты и трогали их, пока штейгер не напомнил:

— Господа, если угодно пробовать целик, то пойдемте дальше; но предупреждаю, что придется ползти через зал. Прошлой осенью штрек почти перегородило обвалом. Вам, Марина Львовна, ходить туда не стоит, мы вернемся сюда же. Поэтому подождите нас здесь.

— Остаться здесь одной?

— Я останусь с вами, — сказал Борк. — Мне также там делать нечего, Иван Петрович сам возьмет пробы.

— Ну, и отлично! — заявил Грошев. — Идемте, Василий Михайлович.

— Через четверть часа вернетесь, я полагаю? — спросил Борк.

— Нет, — ответил Грошев. — Раньше получаса не ждите, я хочу взять две или три пробы.

Борк и Марина Львовна прошлись потихоньку по залу и остановились, охваченные жутью окружающего. Во все стороны одна за другой тянулись колонны, покрытые пушистыми белыми наростами, исчезая постепенно во мраке; фестоны и гирлянды из плесени чуть-чуть колебались благодаря тому, что неподвижность воздуха была нарушена ходьбой и дыханием людей и огнями свечей.

— Как здесь жутко! — сказала, наконец, молодая женщина, понизив голос до шепота. — Если бы я осталась здесь одна, я не знаю, что бы сделалось со мной. Эта страшная тишина, эти странные грибы. Я боюсь даже говорить громко! Тссс... что это?

Тишина была нарушена. Где-то, не то бесконечно далеко, не то совсем близко, рядом, за стенкой штрека, слышались частые и резкие, но слабые звуки, похожие на тиканье каких-то особенных часов. Потом все замолкло.

— Что это было? — прерывающимся голосом спросила Марина Львовна.

Борк молчал. Тиканье опять началось.