Владимир Обручев - Сочинения в трех томах. Том второй

Но для Марины Львовны ее именины кончились слезами. Когда она раздевалась, чтобы лечь спать, ее муж, возбужденный происшествиями этого дня и выпитым вином, начал приставать к ней со своими ласками. Она отказала ему очень нелюбезно, а он разозлился.

— Я должен тебе заметить, — кричал он, — что ты слишком много позволяешь этому Борку. Он все время около тебя, беспрерывно целует ручки, а в прихожей сказал тебе что-то такое, от чего ты вспыхнула. Что это все значит?

— Ты, кажется, забыл наше условие, заключенное перед приездом экспертов, что должен быть мужем глухим и слепым, пока они здесь, во-первых, а во-вторых, оставь меня в покое с своими нотациями. Я помогаю им, как могу, хорошо продать рудник, а они вместо благодарности следят за моим флиртом и высказывают гнусные подозрения!

И Марина Львовна залилась слезами.

— Кто подал вам идею напустить Катю на Матвея? — проговорила она, всхлипывая. — Если бы не мой совет — не попасть бы Кузьмину в лабораторию к пробам, и ничего бы вы не достигли.

Михаил Петрович должен был прикусить язык и извиниться за свои слова. Он обещал жене не обращать внимания на ее флирт с Борком.

На следующее утро Кузьмин уже часов в семь прошел мимо лаборатории по переулку, стараясь разглядеть через окно, что делается внутри. Но все было тихо, окна заперты. Матвей, очевидно, еще спал.

«Должно быть, баловался с Катей до полночи, а теперь дрыхнет, — подумал маркшейдер. — Напрасно я вчера поторопился удрать и не перетряс остальных мешочков».

Кузьмин, вернувшись домой, уселся пить чай, рассеянно просмотрел пришедшую накануне почту и все словно чего-то ждал, при каждом шуме на улице вздрагивал и бросался к окну.

— Черт бы побрал всех экспертов! — ворчал он. — Вот до чего изнервничался с этими тревогами и приключениями! И дернуло же меня согласиться на просьбы Василия Михайловича и Михаила Петровича! Пусть бы они сами и забои солили, и в мешки подсыпали, а мое дело — сторона. Ни тепло, ни холодно от продажи рудника мне не будет.

Но дома ему не сиделось, а на рудник нельзя было уйти, потому что было условлено, что после восьми часов он пройдет мимо лаборатории, чтобы химик мог окликнуть его через злополучное окно. Он пошел к больнице, откуда была видна лаборатория, и сел на крыльце, словно в ожидании открытия приемного покоя; из-за взятой для отвода глаз газеты Кузьмин следил за тем, что делается на улице. Вскоре он увидел, что все три эксперта вышли из дома управляющего, но на площади разделились, в лабораторию пошел только Фернер, а другие двое направились на фабрику. Немного позже из-за угла появился Пузиков и вошел в лабораторию. Кузьмин вскочил и поспешил вслед за ним, но только в переулок. Когда он поравнялся с окнами лаборатории, одно из них открылось, из него высунулся Михаил Петрович и закричал:

— Вы на фабрику идете, Григорий Ефимович? Скажите, пожалуйста, Якову Григорьевичу, что я сейчас приду туда.

«Слава богу, последний след заметен», — успокоился Кузьмин и, обогнув фабрику, пошел домой.

В лаборатории Фернер, немедленно по приходе, занялся приготовлением проб к плавке; ему помогал Матвей, который в это утро был веселее, чем обыкновенно. Протолченная, просеянная и насыпанная в мешочки руда представляла количество вчетверо большее, чем нужно было для одной пробы. Поэтому содержимое каждого мешочка высыпалось на лист белой бумаги, из порошка руды формировался правильный конус, который затем разрезался жестяной пластинкой на четыре равные части; одна из них шла в плавку, а остальные три ссыпались обратно в мешок и оставались в запас на случай порчи или ошибки анализа и потом отправлялись в лабораторию в Екатеринбург для контрольных анализов.

Михаил Петрович застал Фернера уже за работой, поздоровался, спросил, как эксперты почивали после именин; поинтересовался, какие пробы сегодня делаются, увидел идущего мимо лаборатории Кузьмина, быстро открыл окно и крикнул ему что-то.

— Но нельзя же так, Михаил Петрович! — возмутился Фернер. — Вы делаете мне сквозняк, и в мои пробы черт знает что может попасть с улицы.

— Ах, извините, голубчик! Я и не подумал об этом. Но ведь у нас в воздухе золото не летает. Ну, не буду вам мешать и убегаю. До свидания!

Пузиков скрылся, а Фернер продолжал свою работу. Но вот дошла очередь до десятого мешочка, который Кузьмин не успел встряхнуть после подсыпки. Матвей развязал его и подал Фернеру. Фернер начал высыпать содержимое на бумагу — и вдруг остановился: в высыпавшемся грязно-белом порошке блеснуло несколько довольно заметных золотинок.

— Богатая проба будет! — заметил Матвей.

— Гм, богатая? — протянул Фернер и высыпал остальное на бумагу тонкой струей, следя внимательно за ней. Но больше золотинок на глаза не попадалось.

Разделив эту пробу, Фернер взялся за следующую, но сам развязал мешочек и стал высыпать порошок очень медленно; опять появилось довольно много мелких золотинок, выделявшихся на бумаге.

— Эта побогаче будет, я полагаю,— сказал Матвей. — Наконец-то у них забои пошли хорошие!

— А я полагаю, что дело тут не совсем чисто, — проворчал Фернер. — Ну, посмотрим дальше, а пока заметим себе, что десятая и одиннадцатая с видимым золотом.

Высыпав и поделив эту пробу, принялись за следующую, в которой тоже оказались золотинки. Матвей в этот раз промолчал, а Фернер подозрительно посмотрел на него.

— И двенадцатый под сомнением, — подчеркнул он, высыпая остальное из мешочка.

— Ну, тринадцатая, чертова дюжина, должна быть особенно богата! — пошутил Матвей, подавая следующий мешочек. Но Фернер не стал высыпать его на бумагу, а осторожно отвернул края и, взяв большую лупу, взглянул на порошок. Среди сероватой муки блестело множество мелких золотинок.

— Давай следующий! — приказал лаборант, отставляя мешочек осторожно в сторону.

В четырнадцатом тоже сверху сверкали золотинки, а в пятнадцатом, куда Кузьмин высыпал весь остаток из пакета, их было особенно много. Эти два мешочка Фернер тоже отставил в сторону.

Матвей стоял бледный, и руки его, в которых он держал жестяную пластинку для деления проб, заметно дрожали. Он понимал, в чем дело.

Фернер долго смотрел на него исподлобья и, наконец, спросил:

— Ну, брат, признавайся лучше сразу, сколько взял за подсыпку?

— Нет, Марк Наумович, вы меня в этом гадком деле напрасно подозреваете, — ответил Матвей сдавленным голосом. — Не я подсыпал. Если бы я подсыпал — вы бы не накрыли, недаром же десять лет при лабораториях толкусь. Я, точно, виноват, но только в том, что прозевал, не укараулил.

— А если не ты, так кто же подсыпал? Кто без нас приходил сюда?

— Без вас никого не было, Марк Наумович. А при вас вчера только этот вертлявый химик толокся и сегодня опять забегал.