Владимир Обручев - Сочинения в трех томах. Том второй

— Кого же вы оставляете из служащих.

— Только станового с дочерью для стана и амбара и одного десятника для рудника, больше мне никого на первое время не нужно. А рабочих — всех китайцев и только двух русских — запальщика и машиниста.

— Что же, желаю вам всякого успеха, — сказал управляющий и попросил Бубнова прийти после обеда, чтобы выяснить, какие припасы и материалы из амбара он желает оставить за собой.

Весть о том, что рудник не закрывается, а отдается в аренду Бубнову, распространилась по стану, и на следующее утро к новому арендатору уже явилась целая толпа просителей: это были главным образом не уехавшие еще русские рабочие, преимущественно семейные, владельцы избушек на рабочей улице, которые все медлили со своим отъездом в надежде на то, что хозяин передумает, или вообще случится какое-то чудо. Теперь это чудо случилось, и все бросились к штейгеру наниматься.

Но Бубнов с раннего утра уехал на рудник, и толпа ждала его терпеливо до обеда; никто не хотел уходить, опасаясь не попасть в число нанятых, если опоздает к возвращению штейгера. К рабочим присоединились бабы, приходившие узнавать, почему мужья не возвращаются домой. Становой два раза подходил к толпе и советовал не ждать, сообщая, что арендатору рабочих не нужно. Но ему не верили.

— Как же без рабочих-то? Чего врешь-то? Не будет же он сам и за забойщика и за откатчика робить!

Наконец Бубнов приехал. Его сейчас же обступили и все наперебой просились на работу. Задние напирали на передних, чтобы протиснуться к штейгеру; каждый надеялся, что именно он будет нанят, если попадет на глаза. Толкались и ругались, все говорили разом.

С трудом водворив тишину, штейгер объяснил, что рабочих, сколько ему нужно, он уже нанял.

— Где же, когда же, кого же? — послышались разочарованные голоса.

— Нанял я, ребята, китайцев, потому что денег у меня мало, а они рабочие дешевые и неприхотливые.

Поднялись опять шум и крики недовольства. Некоторые заявляли, что они пошли бы не дороже китайцев, лишь бы остаться на руднике в ожидании лучшего будущего. Другие прямо говорили, что негоже китайцев оставлять, а русских выгонять, словно здесь китайская земля.

— Я вас не гоню! — возразил Бубнов. — Живите себе, мне что! Избы ваши, а не хозяйские, мне не нужны.

— А харчиться-то на какие доходы будем? Небось у нас бабы, робята есть, — кричали ему из толпы. — Нет, вы, Василий Михалыч, пошлите лучше китайцев к черту, они все воры и по забоям шарят, а мы с вами поработаем.

— Уж извините, ребята, дело кончено, я с ними срядился. И не из-за того только, что они работают дешевле. Они народ трезвый, нет у них ни праздников, ни прогулов, как у вас. И насчет харчей проще: для вас в амбаре нужно держать и мясо, и масло, и крупу всякую, и капусту, и ситцы, и сукна, и сапоги, а мне это не по карману. Вот найду, бог даст, хорошее золото, тогда милости просим, для всех работа будет! — прибавил он, раздвигая рабочих и поднимаясь на ступеньки своего крыльца. — А теперь, извините, я с раннего утра на работе был, проголодался.

Медленно, нехотя толпа начала расходиться. И чудо случилось, да не помогло. Сидеть в своих избах без заработка и ждать, пока штейгер найдет золото, никто, конечно, не мог. Заняться на собственный риск и страх хищничеством в старых разрезах тоже нельзя было из-за близких морозов. Приходилось все-таки бросать недвижимость и уезжать с рудника. Заработки за последние годы были плохие из-за убогости жилы и выработанности россыпей; видимое золото в кварце попадалось редко, так что и поживиться мало кому пришлось. Поэтому накопленных денег почти ни у кого не водилось, и положение для многих действительно было отчаянное, особенно для тех, кто не имел оседлости в деревнях или станицах Забайкалья, а являлся ссыльнопоселенцем или старым приискателем, всю жизнь проводившим на приисках. Им приходилось тащиться, почти побираясь, несколько сот километров в Читинский или Нерчинский округа, чтобы пристроиться там, потому что в окрестностях «Убогого» рудника все прииски влачили жалкое существование и зимой вообще не работались.

Рабочие шли группами через стан к своей улице, обсуждая отказ нового арендатора. Теперь рассчитывать было больше не на что, и в душе у многих, окончательно потерявших надежду остаться на руднике, накипала злоба против китайцев. Косоглазых, желтолицых «ходей» берут, предпочитают, а православных по миру пустили!

Бабы, узнавшие о безнадежности положения, в разговорах друг с другом и с мужиками весь этот день разжигали недовольство.

Следующий день было воскресенье. И хотя со времени прекращения работ каждый день был, в сущности, праздником, но все-таки то — будни, а это — воскресенье. Безвыходность положения не воспрепятствовала, а скорее способствовала тому, что многие рабочие под вечер были более или менее сильно под хмелем. Вдоль по улице визжали гармоники, раздавались пьяные песни, слышна была ругань. В одном месте мужики с бабами плясали на улице, в другом — пьяные пары целовались или ругались. Плясавшие постепенно стянули к себе почти все взрослое население улицы, оставшееся еще на «Убогом»; подошли также несколько китайцев, которые вообще держались в стороне от русских рабочих.

Китайцев полупьяная толпа встретила косыми взглядами и насмешками. Посыпались замечания насчет того, что желтомордые отбивают хлеб у русских. Китайцы не понимали упреков, но поняли, что к ним настроены враждебно, и ретировались.

Пляски и пение продолжались до заката солнца, толпа была возбуждена вином и весельем и расходиться по домам не хотела. Кто-то предложил прогуляться с музыкой по стану — поскандалить на прощанье. Эта мысль встретила общее сочувствие. Быстро организовалась процессия с гармониками, с флагами, устроенными из женских головных платков, нацепленных на палки. Гармоники заливались, каждая по-своему, несколько человек несли чугунные сковороды и били в них палочками, как в бубны; бабы затянули визгливыми голосами рекрутскую песню:

Последний нонешний денечек

Гуляю с вами я, друзья...

Процессия обошла весь стан с пением и музыкой и особенно усердствовала перед квартирой нового арендатора. Но никого из служащих, кроме станового, не было дома. Репиков в этот день устроил для них прощальный пикник, и все уехали за пять верст в лес. Поэтому эффект прощальной демонстрации в значительной степени пропал.

На обратном пути толпа проходила мимо китайской казармы, обитатели которой, привлеченные музыкой, частью высыпали на крыльцо, частью высунулись из окон. Пьяным людям, при виде китайцев, естественно, припомнилась вчерашняя обида, а добродушные улыбки желтолицых были приняты как насмешка.