Владимир Обручев - Сочинения в трех томах. Том второй

Первый явившийся к уряднику рабочий был крайне поражен обстановкой допроса, и душа у него сразу же ушла в пятки. Он снял шапку, перекрестился и встал в смиренной позе у дверей.

Урядник повел допрос форменным образом: сначала выспросил и записал имя, отчество, фамилию, лета, вероисповедание, семейное положение, место приписки и затем произнес торжественным тоном:

— Теперя, обвиняемый Семенов, выкладывай по совести, без утайки, как на духу, — видишь, здесь на столе крест и святое Евангелие, — за что и по какой причине ты вчера в сумерки в скопище с другими лицами учинил разбой и погром на стану «Убогого» рудника?

— Помилуйте, Иван Мироныч, какой там разбой.

— Я тебе не Иван Мироныч теперя, а господин урядник! Так и говори.

— Виноват, господин урядник, не разбой был, а так только, маленько подрались с желторожими.

— Не ври, мне все известно! Ты в первом ряду с гармоникой шел?

— Ну, шел.

— «Ну, шел», невежа! Должен прибавлять при ответе: «господин урядник».

— Шел, господин урядник.

— Песни горланил?

— Пел, господин урядник.

— И здорово выпивши был?

— Не помню, господин урядник.

— Вспомнишь у меня! На крыльцо казармы одним из первых взбежал?

— Могло быть, господин урядник.

— Не могло, а было. Не отвиливай. Ван-ху-сяну, забойщику, тумака по затылку так дал, что тот кубарем с крыльца скатился?

— Ну, легонечко ткнул его, могло статься, господин урядник.

— Легонечко! Ах ты, сукин сын! Так легонько, что он в землю носом попал и морду в кровь себе расшиб!

— Не заметил я, господин урядник.

— Ткнул и не заметил? Ну, ладно, в этом во всем признался. А в казарме откатчика Лу-Гу-лина не ты ли за косу с нар стащил и лупил ею по спине кулаком?

— Ей-богу, не помню, господин урядник, пьян был!

— Вот и вспомнил, что пьян был! А всего прочего не помнишь?

— Не помню, господин урядник.

— Хорошо, другие помнят и свидетелями будут. Еще тебя обвиняют, что тому же Лу-Гу-лину раскровянил губу и рубаху изодрал.

Семенов виновато опустил голову.

— В казачьей, может, вспомнишь? А вот что еще! Куда скрылся Петр Чубарыков, запасный солдат?

— Почем же я знаю, господин урядник?

— Живешь рядом, а не знаешь, что он на заре с бабой и ребятишками уехал в Мангут!

— Я ему не караульный, господин урядник.

— А кто после его отъезда ставни его запер и замок на дверь повесил? Не ты разве?.. А, молчишь! Свидетели тебя видели.

— Тьфу, окаянные! Чтоб их язвило!

— Ты мне тут не ругайся, потому здесь присутственное место и допрос, не то оштрафую! Ты соучастник в побеге обвиняемого Чубарыкова, главного погромщика.

— Никак нет, господин урядник, я с ним не бегал.

— Не бегал, а убежать можешь! Так вот что: в виду побега двух главных коноводов я должен посадить тебя под арест в предупреждение бегства и впредь до разбора дела.

— Помилуйте, господин урядник, явите божескую милость.

— Если же не хочешь сидеть, внеси десять рублей залогу. Если убежишь, залог в доход казны поступит, а от суда все равно не уйдешь, по этапу доставят.

— Зачем же мне залог вносить, господин урядник? Я ведь здешний рабочий, все меня на стану знают.

— Ты уже не рабочий, вы все расчет получили и должны быть выселены с рудника. А потому, что вы, уволенные, скопом, по взаимному уговору учинили избиение рабочих китайцев и грозились их перебить и выгнать со стана, вы считаетесь бунтовщиками и будете судиться по статье 1345 уложения о наказаниях.

Для пущей важности Мокрых поднял книгу и потряс ею в воздухе. Семенов молчал, совершенно подавленный.

— И как ты не рабочий больше, я тебя без залогу отпустить не могу. Как знаешь: или в казачью, или десять цалковых на стол.

Семенов, кряхтя, достал кошелек из шаровар, вынул синенькую и подал уряднику.

— Еще одну! За пять цалковых ты завтра же сбежишь. Подавай еще пять.

— Помилосердствуйте, господин урядник! Не на что хлеба купить будет, последняя у меня.

— У суседей займешь! Вчера небось пропил не одну ковригу. Выкладывай!

Рабочий вьшожил еще пятерку.

— Вот так! Видишь, пишу под протоколом допроса: десять рублей залогу от обвиняемого Семенова получено. Теперь можешь идти!

Совершенно подобным же образом, но с небольшими изменениями в зависимости от ответов рабочего и его вины, Мокрых допросил в течение дня всех тридцать трех русских, оставшихся еще на стану рудника, и со всех брал залог. Но только сумму он постепенно, по мере того как к допросу являлись рабочие, менее активно участвовавшие в избиении, понижал до восьми, семи, шести и даже пяти рублей.

Одного, упорствовавшего в заявлении, что он китайцев не бил и ничего не знает, Мокрых отправил в казачью; другой, отказавшийся внести залог, подвергся той же участи.

Закончив допрос рабочих, урядник принялся за баб: из них китайцы в лицо знали немногих и потому могли указать уряднику только четырех. Но одна из них, жена солдата, скрылась вместе с мужем, и остались только три. Первой была вызвана уже под вечер Дарья Костолобова.

После обычного предисловия Мокрых начал:

— Ты обвиняешься в том, что в скопе с другими женщинами вчера вечером напала на безоружных китайцев и нанесла им оскорбление и побои. Признаешь ли себя виновной?

— Пустяшное это дело, Иван Миронович!

— Не Иван Миронович, а господин урядник, потому здесь присутственное место и допрос, видишь на столе крест и святое Евангелие! Ты должна говорить всю правду и только правду, как на духу в церкви, понимаешь?

— Поняла, господин урядник!

— Так вот, не ты ли забойщику Ван-ху-сяну, уже побитому рабочими, изорвала в клочья рубаху, штаны, действуя ногтями и зубами?

— Я не собака, господин урядник! — возмутилась баба. — Зубами я этого грязного желторожего не трогала! — А ногтями одежду рвала, в этом ты признаешься?

— Что тут признаваться! Потрепали мы этих сволочей, зачем они у наших мужьев хлеб отбивают! Из-за них нас разоряют, с рудника гонят. А кому из них от меня досталось, я не знаю. Все морды у них на один фасон, не разберешь, да и темно было.

— По случаю темноты вы, женщины, видно, и не постыдились китайцев оголить и их, обнаженных, оплевывать? Срамницы! Ну-ка, узнали, что у китайцев все, как у нас, устроено?

Мокрых прибавил нецензурный вопрос, от которого Дарья захихикала, конфузясь.

— Хорошо, в насилии над китайцами и в неприличном для женского сословия поведении ты призналась.

— Ни в чем я не признавалась! — воскликнула Дарья, спохватившись.

— Теперь не отречешься, тут уже твое показание записано. Что написано пером, того не вырубишь топором. А пока суд да дело, выкладывай три цалковых залогу, чтобы не убегла, как иные прочие.

— Никуда я не убегу, Иван Миронович! У меня тут муж, детишки. Избавьте уж от залогу.