Владимир Обручев - Сочинения в трех томах. Том второй

Вокруг них по степи паслись небольшие стада баранов, рогатого скота и лошадей. Покой сонных степей изредка нарушался стуком копыт одинокого всадника, мычанием скота или заунывной песнью, доносившейся из юрты.

Верст за десять до рудника горы, окаймлявшие долину Хамары, становились выше и склоны их делались круче; на дне появлялись березовые рощицы и вместе с тем признаки золотопромышленных работ: старые разрезы в виде широких канав, из которых были добыты золотоносные пески. Борта разрезов, впрочем, уже осыпались и заросли травой и кустами, а дно нередко было затоплено водой. На этих искусственных озерках можно было иногда вспугнуть пару диких уток или красно-белых турпанов; вспугнутые турпаны долго носились взад и вперед по долине, оглашая воздух своим пронзительным криком, напоминающим карканье ворон.

Вблизи разрезов местами тянулись плоские и широкие насыпи — отвалы, в которых были свалены торфа, то есть слои почвы, прикрывавшие золотоносные пески; эти отвалы также поросли мелким березняком и разными травами, тогда как галечные и эфельные отвалы, состоявшие из речной гальки и гравия, оставшихся после промывки золотоносных песков на машине, только чуть подернулись зеленью.

Благодаря этим старым земляным работам, дно долины оказывалось неровным, и речка то быстро журчала по гальке, окаймленная кустами тальника, то впадала в озерко разреза, и шепот ее замолкал. Вместо лугов, занимавших дно долины в ее низовьях, здесь везде были бугры, ямы, кочки, отвалы; траву вытеснили разный бурьян, иван-чай и жгучая сибирская крапива.

Местами попадались остатки жилья: землянки, вырытые в бортах старых разрезов, уже с провалившейся кровлей; ряды обгоревших столбов и кучи кирпича, оставшиеся от казарм; иногда покосившаяся избушка с черными отверстиями окон и двери, похожая на череп мертвеца, брошенный среди леса. Кое-где чернели столбы с перекладинами, оставшиеся от приисковой кузницы или промывальных устройств.

На несколько верст протянулись эти следы прежней деятельности человека, жадно изрывшего дно долины в поисках крупинок желтого металла и затем бросившего ее, изуродованную и опустошенную. Но людей все еще не было видно, хотя издали уже доносились какой-то гул и равномерное пыхтенье паровой машины.

Наконец, за резким поворотом долины, дно которой носило здесь более свежие следы земляных работ, открывался вид на «главный стан» рудника «Убогого». Еще верста извилистой дороги между ямами и отвалами, разрезами и кучами мусора,— и путник въезжал в пределы стана.

По пологому косогору правого берега речки, выше свежих разрезов, ям и отвалов, вытянулись длинной улицей домики рабочих, сколоченные из кривого и тонкого леса. Они стояли в беспорядке, то ближе, то дальше, то фасадом, то боком к дороге; лишь немногие из них были окружены изгородью. Местами позади них или рядом красовались еще более жалкие строения — амбарчики, навесы или стойки из досок с многочисленными щелями и дырьями. Эти избушки составляли собственность семейных рабочих и перепродавались из рук в руки по дешевой цене, когда их владелец покидал рудник. А так как состав рабочих менялся довольно часто, то временные владельцы мало заботились о прочности и уюте своего жилья. Печи дымили, в стенах то и дело обнаруживались дырья и щели, в окнах часть стекол была заменена пузырем или бумагой.

Вокруг избушек не было нигде даже жалкого деревца или палисадника; повсюду валялись кости, бумажки, клочья сена, ржавые жестянки от консервов, грязное тряпье. Оборванные и замазанные ребятишки разною возраста и пола лежали, сидели, ходили и бегали, оглашая воздух ревом, свистом и криком.

Кроме ребят, вокруг домишек всегда видны были и телята; одни были привязаны к изгороди и время от времени жалобно мычали; другие бродили по улице, волоча за собой кусок узловатой старой веревки, привязанной к ноге или шее; они толкались между детьми, обнюхивали кости и тряпки, подбирали соломинки. По ночам место телят занимали полуголодные собаки; днем они блуждали по окрестностям, охотясь за полевыми мышами и бурундуками, а к ночи возвращались домой, чтобы освидетельствовать помойные ямы и мусорные кучи на задворках.

Вечером вид улицы менялся: ребята и телята исчезали; одних укладывали спать, других загоняли на ночь в стойку к корове, пришедшей с пастбища и выдоенной. У избушек на низких завалинках или на ступеньках крыльца сидели горняки, вернувшиеся из шахты, разреза или фабрики: после ужина они пользовались коротким вечерним отдыхом, дышали свежим воздухом, калякали с соседями и с бабами, обсуждая дневные происшествия.

Днем на рабочей улице редко видно было мужчину. Большинство семейных рабочих было занято в дневной смене, и так как шахта и разрезы находились далеко от стана, то на обед не приходили домой. Бабы и девки или старшие дети носили им обед — завязанный в платок горшок щей с мясом или кашей и краюху хлеба. Рабочие же, занятые в ночной смене, днем спали где-нибудь на чердаке или под навесом.

Рабочая улица оканчивалась у площади, узкой и длинной, также вытянутой по пологому косогору вдоль долины. С нагорной стороны площади красовался ряд двухэтажных, почерневших от времени, но солидно построенных амбаров, где хранились всякие припасы, материалы и товары. По временам то у того, то у другого амбара выгружали или нагружали возы; тут же толпились бабы и свободные рабочие, пришедшие за припасами. Во время таких скоплений народа цепные собаки, охранявшие имущество, хрипли от лая, тщетно стараясь сорваться с привязи.

С другой стороны площади, ближе к речке, тянулись казармы для холостых рабочих, большинство которых составляли китайцы; только одна казарма была отведена для русских, да и та часто наполовину пустовала. Возле казарм было гораздо тише и чище, чем на рабочей улице; здесь не было ни телят, ни ребят и гораздо меньше отбросов. Возле китайских казарм по вечерам можно было видеть отдыхающих желтокожих. Сидя на корточках вдоль стены или кружком, они курили свои длинные трубочки и оживленно разговаривали на непонятном гортанном языке, дополняя слова жестами небольших мозолистых рук. Их костюм был смешанный: у одних — матерчатые синие туфли на толстой подошве и ватные чулки, у других — мягкие сибирские чирки или стоптанные русские сапоги; рядом с синей ватной кофтой с длинными рукавами можно было видеть вылинявшую ситцевую рубашку. Только шапочки у всех были китайские; у более франтоватых, не работавших под землей,— маленькие черные ермолки с красной шишкой, у других — серые войлочные колпаки с наушниками, подогнутыми внутрь или безобразно торчавшими по бокам.

Между русскими и китайцами существовала затаенная вражда. Китайцы работали дешевле, никогда не пьянствовали, праздновали только один-два дня в месяц, и в конце концов их менее напряженный труд оказывался для хозяина выгоднее, чем труд русских рабочих. Последние были заняты по преимуществу на более ответственных работах — у машин, на фабрике, при амбарах, в конторе; большинство же забойщиков и откатчиков в подземных выработках были китайцы.