Владимир Обручев - Сочинения в трех томах. Том второй

Бубнов вскочил со стула, взволнованный, и выпалил, разводя руками:

— Продать такое дело или закрыть его! Да он, право же, рехнулся, наш почтенный хозяин! Продать этот клад! Он забыл, сколько миллионов взял из него!

Он сел опять на место и прибавил спокойнее:

— Уж если выбирать одно из двух зол, то, конечно, лучше продать, чем закрыть.

Штейгер был влюблен в рудник и был убежден, что в нем таятся еще огромные богатства, и нужно только суметь найти их. Он знал рудник как свои пять пальцев и в случае продажи мог надеяться, что новые владельцы оставят его на службе. Закрытый же рудник нуждался бы только в простом стороже для охраны от хищников.

— Не мучьте нас, Николай Константинович, расскажите все подробно,— волновался Пузиков.

— Я прочитаю вам целиком письмо Мишурина.

Управляющий достал письмо из кармана и прочитал его с чувством, повышая голос в местах, казавшихся ему особенно важными.

Узнав имена экспертов, Пузиков заметил презрительно:

— Англичанин Борк, ну, этот не страшен, наверно не знает по-русски, и ему нетрудно будет втереть очки. Иностранные эксперты обыкновенно отзываются очень хорошо о русских предприятиях. Они считают, что мы просто не умеем вести дело и что в их руках оно непременно будет выгодно.

— Вот только нехорошо, что они везут своего химика и сами будут делать пробы,— вставил Николай Константинович.

— Ну, что же, пускай делают! — заявил Бубнов. — Богатые забои у нас будут приготовлены...

— А много ли у вас этих богатых забоев? — запальчиво перебил химик. — Я что-то мало видел их, а пробы делаю вам, слава богу, уже четыре года.

— Когда нужно будет — и богатые забои окажутся! — улыбнулся Бубнов.— Мы тоже с усами, знаем, что надо делать.

— Вы, Василий Михайлович, на это не очень надейтесь, — отозвался Пузиков.— Про Грошева я слыхал, что это дока, собаку съел и моськой закусил, он ваши махинации живо разоблачит. Вот разве моя жена отвлечет на себя его внимание, и он будет проводить больше времени возле нее, чем возле ваших забоев.

— Господа, вы слышали, что хозяин просит не разглашать раньше времени о предполагаемой продаже? — обеспокоился управляющий.— Поэтому я должен взять с вас обещание ничего не говорить женскому сословию. Иначе дело не останется тайной. Ведь женщина не в состоянии молчать: одна другой на ушко, и через два дня будут знать уже в Мангуте и Кыре. Убедительно прошу вас — никому ни слова, пока я не сниму запрета.

— Ну, что же, помолчим! — заявил Седых, набивая новую трубку.

— Вам это нетрудно, тестюшка! — засмеялся штейгер, женатый на дочери станового.— Вы цыкнете на Надю, и она оставит вас в покое. А вот мне с Михаилом Петровичем придется выдержать бучу, наши супруги не привыкли, чтобы от них скрывали важные новости.

— Привыкли или не привыкли, все равно. Придумайте что-нибудь, далекое от истины, и поднесите им,— посоветовал Репиков.

— Попробуем! — со вздохом согласился химик.

— А теперь обсудим план кампании.

— Первое — тарантас в починку! — опять заявил Седых.— Он совсем расхлябался, того и гляди рассыплется по дороге. А экспертов надо везти с шиком, иначе первое же впечатление будет неблагоприятное.

— Конечно! Завтра же отправьте его в Мангут в кузницу. Ну, раз вы начали, продолжайте по части ремонта конного двора и построек на стану.

Становой доложил свои соображения, затем то же сделали и остальные; управляющий наскоро записывал, внося свои замечания и поправки. Всякого ремонта накопилось очень много, и совещание затянулось почти до полудня.

— А наша маевка? — спохватился Бубнов, взглянув на часы.— Отменяется, конечно?

— С какой стати! — возразил Репиков.— Сегодня все равно праздник и начинать ничего нельзя. Кутнем в последний раз, а завтра дружно примемся за работу. Тем более что у нас на Хаверге делишко есть: сегодня в полночь освобождается площадь рядом с «Миллионным », и хозяин велел ее занять.

— Одно продает, а другое занимает! Как будто не к чему теперь,— заметил Пузиков.

— Его дело! Отмены распоряжения не было, значит, нужно исполнить. Итак, господа, идите себе обедать. В половине второго лошади будут поданы. Прошу не опаздывать.

Возвратившись от управляющего по домам, штейгер, химик и становой действительно были засыпаны вопросами со стороны «женского сословия», сгоравшего от нетерпения. Приезд нарочного, экстренное и продолжительное совещание у управляющего представляли события, которые не могли не взволновать.

Штейгер, боявшийся запутаться в противоречиях, не захотел прибегать к выдумкам и на вопросы Анны Поликарповны ответил, что ничего не может сказать, так как от сохранения тайны зависит будущность рудника. И он упорно отмалчивался, несмотря на вкрадчивые просьбы жены и клятвы «всеми святыми» не говорить никому ни словечка. Убедившись в тщете своих усилий и зная твердый характер своего мужа, Анна Поликарповна закусила губы и вышла в кухню распорядиться насчет обеда, надеясь выведать секрет у своего добродушного отца. Но ей было обидно, что она узнает новость позже других, так как была убеждена, что химик не сумеет скрыть ее от своей жены.

В этом отношении она ошиблась, хотя Пузикову пришлось выдержать жестокую сцену. Марина Львовна, молодая и красивая женщина, привыкла к тому, что за ней ухаживали все служащие рудника; пользуясь этим, она часто вмешивалась в дела, и от ее словечка зависели разные льготы, получение лошадей для поездки в станицу, в лес за ягодами или на прогулку, даже отмена штрафов и размеры праздничных наград. Поэтому многие заискивали перед ней, а за глаза называли командиршей. Репиков таял от ее улыбок, размокал от ее просьб и в награду получал право целовать ее ручки, унизанные кольцами.

Занимая такое влиятельное положение на «Убогом », Марина Львовна не могла себе представить, чтобы в серьезном вопросе могли обойтись без ее совета. Она все время, пока муж был в отсутствии, просидела у окна в своей гостиной, откуда было видно крыльцо дома управляющего. Совещание тянулось так долго, что она два раза посылала свою прислугу на кухню Репикова, чтобы узнать, не вышли ли заговорщики по черному ходу. Когда Михаил Петрович прибежал наконец запыхавшись домой, она встретила его словами:

— Ну-ка, выкладывай, что там у вас стряслось!

— Ничего не стряслось,— попробовал было увильнуть Пузиков.— Просто насчет маевки совещались.

— Не ври, особенно так неумело! Насчет маевки мы,— она подчеркнула слово «мы»,— с Николаем Константиновичем все решили еще в субботу. Какие вести привез нарочный?

— Это страшный секрет, Риночка! Я дал слово никому не говорить,— признался Михаил Петрович.

— Никому постороннему, а жена в счет не идет. Я тоже могу дать слово, что никому не передам.