Владимир Обручев - Сочинения в трех томах. Том второй

Дамы занялись на поляне хозяйством, стали готовить чай, а мужчины отправились на пруд купаться. Вскоре послышались плеск воды, фырканье, крики, шлепки по голому телу. Штейгер переплывал на пари несколько раз взад и вперед вдоль пруда, а Пузиков нырял и кувыркался в золотой яме, выставляя из воды то ноги, то голову, то спину, словно играющий дельфин, и уверял Репикова, что на дне опять лежит большой самородок, который слишком тяжел, чтобы его достать из воды.

— Мы непременно должны показать его луидорам! — сказал подплывший к нему штейгер, всматриваясь в дно ямы.

— Каким луидорам? А, понял! — рассмеялся Пузиков, вспомнив телеграфный условный адрес Лондонского соединенного общества «Лунидор».

— Вы прекрасно придумали, Василий Михайлович; мы теперь можем пользоваться этой кличкой при непосвященных, и никто нас не поймет.

Насладившись вдоволь, мужчины вернулись на поляну, где уже дымились самовары, распространяя смолистый аромат горящих шишек. На коврах были расставлены стаканы, чашки, баночки с вареньем, сдобное печенье, бутылки с коньяком и ромом. Дамы, сговорившись между собой, во время купанья мужчин заняли отдельный ковер. Когда Пузиков и Бубнов, подошедшие первыми, хотели пристроиться тут же, Марина Львовна встретила их словами:

— Можете располагаться на другом ковре, господа мужчины. Угощение приготовлено, а от компании просим нас избавить. У вас свои секреты, а у нас свои.

Пузиков, любезник и ловелас, проводивший все свободное время возле какой-нибудь юбки, вознегодовал:

— Заговор дам, скажите пожалуйста! Они желают наказать нас за то, что мы не разбалтываем деловых секретов. Это, конечно, ваша идея, милейшая супруга?

С этими словами он попытался втиснуться между Лидией Николаевной и Надеждой Поликарповной, которые подняли крик.

— Не пускайте его! — командовала Марина Львовна. — Намажем лицо этому нахальному субъекту вареньем. Или лысину маслом, может быть, волосы начнут расти.

К лицу химика, зажатого между двумя девушками, потянулись ложки с вареньем и ножи с маслом. Он вертелся и мотал головой, выкрикивая:

— Что за странные шутки... я только что выкупался... испачкаете платье!

Но, получивши несколько сладких и липких мазков по щекам и лысине, Михаил Петрович убедился, что с ним не шутят, и, бесцеремонно оттолкнув державшие его ручки, вскочил с ковра. Отираясь платком, при общем хохоте дам, он сказал обиженно:

— А все-таки вы не узнаете нашего секрета и ночью не будете спать, сгорая от любопытства.

Мужчинам пришлось самим разливать чай, резать булки, накладывать себе варенье. Враждующие лагери перебрасывались остротами и добродушными шутками.

— Вы что же это, хотите провести настоящее отлучение от стола и постели? На сколько времени? — спрашивал Михаил Петрович.

— Пока вы не перестанете скрытничать! — хором ответили дамы.

— Это неслыханное давление на нашу совесть! — заявил Репиков.— Но вы им ничего не достигнете, мы будем непоколебимы, как скала, и неумолимы, как рок.

— А мы будем тверды, как сталь, и холодны, как лед! Посмотрим, кто дольше выдержит характер, — многозначительно ответила Марина Львовна.

После чая дамы отправились купаться, запретив мужчинам приближаться к пруду. Оставшиеся расположились вздремнуть на коврах, некоторые пошли в лес.

Пузиков, убедившись, что одни заснули, другие заняты, достал из сидейки, на которой приехал, фотографический аппарат и направился к пруду, с которого доносились уже плеск воды, веселый смех и женские взвизгиванья.

Бубнов сейчас же после чая взял под руку маркшейдера Кузьмина и предложил ему прогуляться вниз по долине. Он хотел иметь с ним разговор такого свойства, который требовал полной уверенности в отсутствии нескромных ушей. Когда они отошли около версты от старого стана, Василий Михайлович, взяв с маркшейдера честное слово в абсолютном молчании, рассказал ему о приезде экспертов и спросил, не согласится ли он взять на себя щекотливое дело — подзолотить забои, из которых эксперты будут брать пробы.

— Я бы сам сделал это, — сказал он в заключение, — но мне и неудобно, и некогда будет. Я буду ходить с экспертами, показывать им все, так что и на обычные обязанности еле времени хватит. Поэтому бывать в руднике в другое время мне не придется. Да и рабочие могли бы заметить, что штейгер повадился ходить по штрекам в неурочные часы и как раз перед тем, как эксперты являются брать пробы. Пошли бы пересуды, и, того и гляди, эксперты заподозрили бы неладное, выследили бы меня,— и скандал готов. На всю Сибирь мы бы себя ославили.

— Это вы правильно говорите, Василий Михайлович, но ведь и я могу попасться,— заметил недалекий и смирный Кузьмин.

— Вы другое дело, Григорий Ефимович. С экспертами вы ходить не будете, а в штреках вы бываете именно в неурочное время, когда там никого нет, чтобы съемку свою делать без помехи. Поэтому никто не обратит внимания, если вы раз-другой обойдете выработки ночью, например, и подзолотите, где нужно.

— Откуда же я буду знать, где именно нужно?

— От меня узнаете все в свое время.

— Нехорошее это дело, Василий Михайлович. Боюсь я, как бы чего не вышло. Все-таки обман.

— Обман, в сущности, невинный. Наш рудник заведомо богат, — вы же знаете, что я это всегда говорил, — и заминка у нас временная по вине самого Мишурина, который не дает денег на разведки. Скаредом он стал и из-за скупости продает богатое дело. Покупатель внакладе не будет, я готов биться на что угодно. Так вы согласитесь, Григорий Ефимович? Всем поможете и сами награду получите.

Кузьмин колебался. Это был добросовестный, но ограниченный и застенчивый человек, пуще всего боявшийся крутых перемен в жизни. При закрытии рудника ему пришлось бы лишиться насиженного места и искать новое, попасть, может быть, в худшие условия, в незнакомую среду, где-нибудь на Амуре, на Лене. В случае продажи он мог надеяться остаться на «Убогом» как старый служака, хорошо знавший не только новые выработки, но и все лабиринты старых. Если покупатели не оставят его на «Убогом», то награда от теперешнего хозяина даст ему возможность выбора новой службы; можно будет выжидать и не цепляться за первое попавшееся место.

— Ну, так и быть, я согласен,— заявил он, обдумав дело.

— Большое спасибо, Григорий Ефимович. Вы нас всех выручаете. Но, смотрите, никому ни слова.

— Это и есть тот секрет, который дамы так добиваются узнать?

— Он самый. Вы дам особенно остерегайтесь! Станут подъезжать к вам,— вы отвечайте, что не посвящены.

— Я от дам всегда держусь подальше, Василий Михайлович.

Это была правда. Кузьмин был холостяк и женщин почти боялся. Это качество Кузьмина, между прочим, входило в расчеты штейгера при выборе помощника.