Владимир Обручев - Сочинения в трех томах. Том второй

— Василий Михайлович, с нижних горизонтов народ уже ушел обедать. Там сейчас палить будут; пожалуй, не успеете спуститься.

— Мы немного запоздали, господа, — обратился Бубнов к экспертам. — Если непременно хотите спуститься в нижние забои, нужно остановить пальбу. В буровые скважины уже заложены динамитные патроны и их собираются взрывать, — пояснил он, обращаясь к дамам. — Это делается всегда во время перерыва, когда рабочие уйдут.

— Я думаю, не стоит задерживать пальбу, а? — спросил Борк.

— Да, мы эти горизонты увидим в другой раз, — согласился Грошев. — А сейчас наши спутницы слишком утомились, не правда ли? — спросил он с улыбкой Марину Львовну.

— Ну, еще бы! — ответила она со вздохом.

— Значит, можно палить? — спросил нарядчик.

— Валяйте, а мы послушаем.

— Разве можно оставаться здесь, когда начнутся взрывы? — спросила Пузикова в ужасе.

— Здесь-то можно, палить будут на пять или десять сажен ниже, — успокоил штейгер. — А сколько шнуров будет? — обратился он к нарядчику.

— Три забоя. В одном пять, в другом восемь и в третьем три шнура, всего шестнадцать.

— Ну, запаливайте!

Нарядчик исчез в люке лестницы, уходившей вглубь. Посетители, по совету штейгера, отошли на несколько шагов в сторону от этого люка и остановились в штреке в ожидании. Управляющий и Бубнов развернули план рудника и показывали Грошеву, в каких горизонтах идет сейчас работа и где будут взрывы.

Марина Львовна и Борк присели на кучу крепей, наваленных вдоль стенки штрека, а Лидия Николаевна прислонилась к крепи немного в стороне от них, разговаривая с маркшейдером.

Прошло минут пять в напряженном ожидании. И вот где-то внизу и довольно далеко глухо прозвучало «бум», и легкий порыв ветра пронесся по штреку, колебля пламя свечей. Через секунду бухнуло опять и потом еще и еще. Штейгер громко считал взрывы. После восьмого все стихло.

— Это самые дальние, в пятнадцатом горизонте, — пояснил Бубнов. — Там нужно было подорвать...

Он не успел кончить фразу, так как бухнуло уже гораздо ближе и так сильно, что все невольно вздрогнули.

Воздух метнулся по штреку так стремительно, что задул все свечи, кроме одной, которую Кузьмин успел закрыть рукой. За первым взрывом последовали еще два.

— В десятом кончилось, — заявил Василий Михайлович. — Не стоит зажигать свечи, — прибавил он, заметив, что Лидия Николаевна протянула свою свечу к маркшейдеру, — все равно опять потушит, в пятом будет еще сильнее.

— Мне становится страшно, — прошептала Марина Львовна, хватаясь за руку Борка, — ведь и нас может взорвать.

— Или штрек обрушится на нас от сотрясения, — раздался иронический голос Грошева, — нужно спасаться, пока...

Совсем близкий удар прервал его слова. Зазвенело в ушах. По штреку пронесся порыв урагана, и последняя свеча потухла. Воцарился полный мрак, так как электрические лампочки на время обеденного перерыва тоже были потушены.

Марина Львовна вскрикнула и хотела вскочить, но чья-то сильная рука охватила ее стан, к ее щеке прижалась бритая щека, и ее губы, пытавшиеся протестовать, были зажаты поцелуем, на который она бессознательно ответила. Раз за разом прогремели еще четыре взрыва.

— Кончено! — раздался голос Бубнова.

Послышалось чирканье спички. Когда вспыхнул огонек и одна за другой начали зажигаться свечи, Марина Львовна протянула и свою Борку. Ее лицо горело от волнения. Лидия Николаевна пристально посмотрела на нее и усмехнулась: она что-то слышала в темноте.

Направились дальше по штреку и вскоре очутились у шахты, по которой руда, добытая в этой части рудника, поднималась на поверхность. Шахта была старая, тесная, грязная, и ремонт, произведенный ради экспертизы, не мог ее существенно улучшить, а только подлечил некоторые изъяны. Вытертые ступени лестниц, сгнившие доски были заменены новыми, грязь и многолетний сор удалены. Но светлые заплаты на темном фоне еще резче оттеняли ветхость всего сооружения.

По шахте поднимались медленно, потому что дамы устали; пришлось одолеть пять лестниц, чтобы наконец очутиться на поверхности земли. После многочасового пребывания под землей при слабом свете свечей сияние яркого солнечного дня ослепило всех и заставило жмурить глаза.

— Уф! — облегченно вздохнула Марина Львовна, выходя из шахты. — Все-таки наверху куда лучше, чем под землей.

— Никто не станет спорить! — подтвердил Репиков.

— Нет, я буду спорить! — заявил Василий Михайлович. — Мне под землей больше нравится, я влюблен в подземный мир с его обычной торжественной тишиной, редкими таинственными звуками, бесконечными галереями, лесом крепей, каменными сводами, растениями и животными.

— Даже животными, — прервала его Лидия Николаевна. — Крысами и мышами, что ли?

— Нет, мелкими мошками, которые живут только под землей, всегда во мраке; они такие нежные, прозрачные, словно сотканные из паутины.

— Э, вы — поэт рудника! — воскликнул Грошев.

— Да, внизу меня охватывает всегда особенное чувство мира и спокойствия. Жизнь земной поверхности с ее мелочной суетой, дрязгами, сплетнями, завистью и злобой остается позади, и там над вами господствуют совсем другие интересы: как вести штрек, где ставить крепь, куда девалась жила, какая проба будет сегодня.

— Наш штейгер действительно влюблен в рудник, — подтвердил Николай Константинович, улыбаясь. — Он проводит в нем больше времени, чем дома, и Анна Поликарповна даже ревнует его и жалуется мне.

Надышавшись свежего воздуха, казавшегося особенно сухим и горячим после сырости и холода подземного мира, посетители оглянулись. Оказалось, что они вылезли из маленькой будочки в промежутке между толстыми столбами; рядом с ней висел большой, грубый ящик с железными скрепами и крючьями, весь вымазанный черной глиной. Ящик почти касался крыши ларя, составлявшего устье того отделения шахты, по которому он двигался вверх и вниз. Толстый стальной канат, на котором висел ящик, был перекинут через блок, тянулся горизонтально к большому барабану, обвивался вокруг него несколько раз и возвращался к шахте, скрываясь в другом отверстии того же ларя. Барабан был надет на вертикальное бревно, а под ним шли в две стороны перекладины, к концам которых впрягалось по две лошади. Бегая по кругу, они вертели барабан и таким образом спускали и поднимали ящик по шахте.

Вокруг шахты, на пологом склоне горы, рос молодой лес из березы, осины и лиственницы, сильно разреженный порубками. В промежутках между деревьями зеленели высокие заросли иван-чая, уже покрытого ярко-розовыми султанами цветов, качавшимися при легких порывах ветра. Ниже шахты склон был изрыт шурфами, канавами, завален старыми отвалами, на которых также уже выросли березы и краснел иван-чай. Этот склон уходил далеко вниз ко дну долины, где серебрилась лента речки и вдали серели разрезы и отвалы какого-то старого прииска. За долиной поднимались одна за другой волнистые гряды гор с зеленеющими лесами. Под лучами яркого летнего солнца все жило и наслаждалось; звонко трещала кобылка в траве; в лесу перекликались птички, а над вершиной рудничной горы кружилась пара черных даурских галок, оглашая воздух своим резким криком.