Мэтт Хейг - Полночная библиотека [litres]

– Так я умираю?

Миссис Элм выглядела рассерженной.

– Есть такая возможность. В смысле, есть вероятность, что мы приближаемся к концу возможностей.

Нора подумала, как приятно было плавать в бассейне. Как она ощущала себя наполненной жизнью и силой. А потом внутри что-то случилось. Странное чувство. Что-то сжалось у нее в животе. Физический сдвиг . Перемена в ней. Идея смерти внезапно ее огорчила. В тот же миг лампочки над головой перестали моргать и засверкали ярко.

Миссис Элм захлопала в ладоши и приняла новую информацию с компьютерного экрана.

– О, вернулось. Хорошо. Глюк исчез. Мы снова работаем. Благодаря, полагаю, тебе .

– Что?

– Ну, компьютер говорит, что осевая причина внутри хоста была временно исправлена. А ты и есть осевая причина. И ты и есть хост, – она улыбнулась.

Нора моргнула, а когда открыла глаза, они обе уже стояли в другой части библиотеки. Снова между полками книг. Стояли тесно, неловко, друг напротив друга.

– Ладно. Так, успокаиваемся, – сказала миссис Элм, глубоко и значительно выдохнув.

Она явно говорила с самой собой.

– Моя мама умерла в разное время в разных жизнях. Я бы хотела жизнь, в которой она еще жива. Такая жизнь существует?

Внимание миссис Элм переключилась на Нору.

– Возможно.

– Отлично.

– Но тебе туда не добраться.

– Почему?

– Потому что эта библиотека про твои решения. У тебя не было выбора, который мог бы привести к тому, чтобы она осталась жива сегодня. Извини.

Лампочка над головой Норы заморгала. Но остальные продолжали светить.

– Ты должна подумать о другом, Нора. Что хорошего было в твоей последней жизни?

Нора кивнула.

– Плавание. Мне нравилось плавать. Но не думаю, что я была счастлива в той жизни. Не знаю, могу ли я быть подлинно счастлива в любой жизни.

– А счастье – это цель?

– Не знаю. Наверно, я хотела бы, чтобы моя жизнь что-то значила. Я хочу сделать что-то хорошее.

– Когда-то ты хотела быть гляциологом, – оказалось, миссис Элм помнила.

– Да.

– Ты много говорила об этом. Ты рассказала, что тебя интересовала Арктика, и я предложила тебе стать гляциологом.

– Помню. Мне сразу понравилось название. Но маме с папой эта идея не пришлась по душе.

– Почему?

– Вообще-то, не знаю. Они поощряли плавание. Ну, папа поощрял. Но ко всему, что требовало учебы, у них было странное отношение.

Нора ощутила глубокую грусть, где-то в животе. Начиная с ее появления на свет, она воспринималась родителями иначе, чем брат.

– Помимо плавания, от Джо ждали, что он будет стремиться к чему-то, – сказала она миссис Элм. – Мама освобождала меня от всего, что может меня увлечь. В отличие от папы, она даже не настаивала на плавании. Но наверняка должна существовать жизнь, в которой я не послушалась маму и стала исследовательницей Арктики. Вдали от всего. У меня есть цель. Помочь планете. Исследовать влияние климатических изменений. На передовой.

– Итак, ты хочешь, чтобы я нашла эту жизнь для тебя?

Нора вздохнула. Она по-прежнему понятия не имела, чего хочет. Но, по крайней мере, за Полярным кругом все было бы иначе.

– Ладно. Да.

Она проснулась на узкой койке в тесной каюте на судне. Она знала, что находится на корабле из-за качки, и, конечно же, качка, хоть и была мягкой, ее разбудила. Каюта оказалась почти пустой – только самое нужное. На Норе были надеты толстый шерстяной свитер и длинные кальсоны. Откинув одеяло, она отметила, что болит голова. Во рту так пересохло, что щеки почти втянулись и прилипли к зубам. Она зашлась глубоким грудным кашлем и почувствовала себя на расстоянии миллиона бассейнов от того олимпийского тела. Ее пальцы пахли табаком. Она села и увидела на соседней койке глядящую на нее светловолосую, крепкую, обветренную женщину.

– God morgen, Nora [50] Доброе утро, Нора (норв.) . .

Она улыбнулась. И понадеялась, что в этой жизни она не говорит на том скандинавском языке, на котором к ней обратилась женщина.

– Доброе утро.

Она заметила полупустую бутылку водки и кружку на полу у кровати женщины. На сундуке между койками примостился календарь с собаками (апрель – спрингер-спаниель). Рядом лежали три книги на английском. На ближайшей к женщине было написано «Принципы механики ледников». На двух со стороны Норы: «Руководство натуралиста в Арктике» и издание Penguin Classic «Сага о Вёльсунгах. Норвежский эпос о Сигурде – истребителе драконов». Она заметила еще кое-что. Было холодно. По-настоящему холодно. Холод почти обжигал – так, что болели пальцы на руках и ногах, стыли щеки. Даже в помещении. Несмотря на слои термобелья. Несмотря на свитер. С двумя электрическими обогревателями, горящими оранжевым светом. Каждый выдох рождал облачко пара.

– Почему ты здесь, Нора? – спросила женщина с сильным акцентом.

Странный вопрос, если не знаешь, где это – «здесь».

– Не слишком ли раннее утро для философствования? – Нора нервно рассмеялась.

Из иллюминатора она увидела ледяную стену, поднимавшуюся из моря. Они были либо очень далеко на севере, либо очень далеко на юге. Но явно где-то очень далеко.

Женщина все еще смотрела на нее. Нора понятия не имела, дружат они или нет. Женщина казалась грубоватой, прямолинейной, простой, но, возможно, хорошей компаньонкой.

– Я не в философском смысле. Я даже не о том, как ты стала гляциологом-исследователем. Хотя, возможно, ответ будет тем же. Я о том, почему ты решила уехать так далеко от цивилизации, как только возможно? Ты никогда мне не рассказывала.

– Не знаю, – ответила Нора. – Мне нравится холод.

– Никому не нравится такой холод. Разве что садомазохистам.

В этом был смысл. Нора дотянулась до свитера на краю постели и натянула его на себя, поверх свитера, в котором уже была. Пока она делала это, увидела на полу рядом с бутылкой водки заламинированный бейдж.

Ингрид Скирбекк

Профессор геофизики

Международный полярный научно-исследовательский институт

– Не знаю, Ингрид. Наверно, мне просто нравятся ледники. Я хочу понять их. Почему они… тают.

Не похоже, что это говорил эксперт по ледникам, судя по поднятым бровям Ингрид.

– А ты? – спросила она с надеждой.

Ингрид вздохнула. Почесала ладонь большим пальцем.

– Когда умер Пер, мне стало тошно в Осло. Все эти люди, которые не он, понимаешь? Там была кофейня возле университета, в которую мы любили ходить. Мы просто сидели вместе – вместе, но молча. Мы были счастливы. Читали газеты, пили кофе. Трудно стало избегать таких мест. Мы очень много гуляли. Его мятущаяся душа побывала на каждой улочке… Я все требовала, чтобы воспоминания о нем отвалили к чертовой матери, но они не слушались. Горе – такая зараза. Если бы я оставалась там и дальше, то возненавидела бы человечество. Так что, когда появилась исследовательская должность на Шпицбергене, я обрадовалась: это меня спасет… Я хотела туда, где он никогда не был. Хотела туда, где я не ощущала бы его призрак. Но правда в том, что это работает лишь наполовину, понимаешь? Места – это места, а воспоминания – это воспоминания, и жизнь – это чертова жизнь.