Святослав Сахарнов - Лошадь над городом

И уже вовсе мелочи — те неприятности, которые доставляет каждое переименование. Держа в руках записки с адресами, едут не туда любимые к любимым, ветераны к однополчанам, престарелые родители к детям, у которых появились внуки. Не туда идут письма с поцелуями, посылки с нежными абрикосами, вызовы для сдачи экзаменов в вуз, бандероли с книгами Булгакова и математика Маркова. И мучительно размышляют потом работники почт: почему никто не признает эти пакеты и ящики своими, остывают и становятся ненужными поцелуи, превращаются в дурно пахнущую массу ароматные абрикосы, никогда не узнают книголюбы, чем кончился бал у сатаны и как математически описать случайный процесс распада атома. Будут обижаться родители на забывчивых бабушек, а их дети не проходить по конкурсу в вузы и путать протозоолога Маркова с математиком.

Долго блуждал по городу Бронислав Адольфович, разыскивая Шурочку: еще месяц назад называлась ее улица Перепелиной, и по вечерам жителям чудилось, что пробивается к ним через затихающий шум города из степи задушевное «пить-полоть». Но хотя в городе уже были и улица Константинова, и Константиновская, и даже улица имени прогрессивного греческого скрипача Константидиса, улицу переименовали, и, только объехав безрезультатно все три упомянутые, нашел Згуриди улицу Костандова и на ней нужный ему дом.

Шурочка уже стояла у подъезда, нервно топая ножкой, легонькое серое платьице, скромный вырез на груди, почти незаметная серебряная цепочка, волосы собраны на затылке в узел и заколоты простым гребнем, туфельки обнимают загорелые ступни, а глаза — сколько доверчивой простоты, сколько восторга и детского нетерпения!

И поездка началась. Лучась стеклами на солнце, только что вымытая красная машина промчалась главной улицей, благоразумно обошла стороной «Новоканал», вырвалась на шоссе и понеслась мимо утопающих в зелени беленьких, с разноцветными крышами, домиков окраины. Потом промелькнули многоэтажные дома новостройки с неподвижно застывшими по случаю воскресенья кранами. А вот и степь, на горизонте лиловые зубчики леса, в глубине его — цель поездки, Шучье озеро.

Свернув с асфальта, Бронислав Адольфович повел машину напрямик, грунтовкой, алые «Жигули», качаясь, переваливали через кочки, скрипели шинами о сухую глину, потом пошел песок, наконец впереди поднялся белый частокол березок. Проложив в песке глубокий след, машина выкатила на поляну. Разожгли маленький костерок. Шурочка сидела, подвернув ноги, плотно закрыв колени юбкой, доверчиво глядя Згуриди в глаза. Над их головами, по-разбойничьи свистя, пролетела, разыскивая озеро, утка. В костерке дымилась сухая трава, от эмалированного высокого чайника тянуло нерастворимым кофе, Згуриди почувствовал подъем, его сердце замерло в радостном ожидании.

И тогда Бронислав Адольфович включил японский магнитофон. В черной коробочке завертелись бобины, надтреснутый голос певца сказал: «Друг, посмотри вокруг, голова кружится».

— А ведь и верно, кружится голова, — подхватил Згуриди и подвинулся к Шурочкиным коленям. — Вы только посмотрите, дорогая, какая сегодня погода. Какое небо!

— А правда ли, Бронислав Адольфович, — простодушно возразила Шурочка, — что у вас в Гагре дом на берегу моря и что из окон видна Турция?

— Так уж и видна! — весело возразил Згуриди, хотя вопрос ему не понравился. — Между прочим, нигде мужчина не чувствует себя таким одиноким, как на берегу, — изменив тон на печальный, добавил он. — Я думаю, это оттого, что нам, мужчинам, часто приходится уплывать, надолго оставляя любимых (сам он только один раз плыл морем из Сухуми в Одессу, укачался, кроме того, плохо знал морские реалии и поэтому развивать тему о частых плаваниях мужчин не стал).

— А у меня к кофе что-то есть! — сказал он и достал из багажника заветную бутылку. — Три капли? Мне и самому больше нельзя — ведь я за рулем.

Нежаркое солнце тускло светило сквозь прозрачную пленку облаков, медленно желто ползло по небу, на горизонте, сквозя через березовые стволы, как кристаллы соли поднималась новостройка, из степи несло сладким запахом сухого сена, розовые головки клевера подступали к ногам, Згуриди почувствовал близость счастья.

— Ах, Шурочка, Шурочка, — сказал он, — если бы вы знали, как трудно любить молча.

Шурочка отвела глаза и отодвинулась. Бронислав Адольфович понял, что судьба пикника висит на волоске. Он посмотрел в чистые голубые глаза, на доверчивый изгиб девичьих губ, успел заметить, как беспомощны и беззащитны тонкие с острыми локотками руки.

— Я подневольный человек, — горячо начал он, — я прикованный к галере раб. Каждый вечер я должен сидеть около этой торговки. Подумать только — она начинала с лотка! Должен сидеть и выслушивать: «Ко мне придет завтра за импортными джинсами товарищ такой-то», — это ее гордость. «Мне удалось выполнить план без дефицита», — ее радость. Растительное существование. Ложиться спать с женщиной, которая весит сто пять килограммов, простите, Шурочка, я мужчина, все мужчины немножко циники...

В голубых глазах, как показалось Брониславу Адольфовичу, блеснула жалость.

— Ах, если бы нашлась женщина, молодая, прекрасная, которая бы сказала... — Тут чувствительный заведующий сектором накрыл Шурочкину ладонь своею ладонью и крепко сжал. Он уже было хотел мягко привлечь Шурочку к себе, как вдруг увидел, что глаза молодой чертежницы округлились от ужаса — она смотрела не на него, а мимо. Он обернулся, и челюсть его отвисла: стена кустов в дальнем конце поляны раздвинулась, и из нее высунулась голова, столь мерзкая, что у Бронислава Адольфовича от ужаса что-то повернулось в желудке. Голова была серо-зеленая, похожая на голову пожилого носорога с вислой и грубой кожей, да еще и с клювом. Два наклонных торчащих вперед рога окончательно безобразили лоб, сразу же за покатым черепом, спускаясь на идущую волной вверх шею, висели, как крылья, две огромные покрытые грязью и палой листвой костяные пластины. Животное оглядело поляну подслеповатыми красными глазками и не торопясь стало выходить из кустов. Сперва полностью показалась длинная с отвратительными висящими до земли складками шея, потом передние кривые когтистые лапы, затем спина, она была крутая, как холм, увенчана такими же торчащими во все стороны пластинами и напоминала черепашью спину, так как вся была покрыта, наподобие брони, костяными бляхами. За задними, еще более низкими и кривыми, лапами показался хвост, он волочился следом за чудовищем. В оглушительной тишине, которая обрушилась на заведующего сектором и Шурочку как обвал, как водопад, были слышны и смрадное, тяжелое дыхание животного, и чавканье, с которым земля уступала когтистым лапам, — лапы словно тонули в ней. Хруст ломаемых кустов смолк, и следом за чудовищем из кустов высунулась голова молодого человека. Это сделало всю сцену окончательным бредом, Шурочка завизжала, вывала руку и, вскочив, с криком бросилась прочь. Згуриди, не понимая, что делает, кинулся следом.