Святослав Сахарнов - Лошадь над городом

Кто знает, каких новых высот достигла бы артистка на сцене, начав вторую жизнь, если бы, торопясь испытать неиспытанное, не заняла деньги, не купила «Жигули» и не врезалась бы вместе с инструктором, обучавшим ее вождению машины, в фонарный столб. Смерть ее причинила немало хлопот театру — местком так и не смог решить, что должно украшать могилу: бронзовое изображение величавой, во весь рост, старухи или мраморный — с обнаженной грудью — бюст юной девушки?

Соседом Степана по палате оказался человек, который тоже решил расстаться со старым лицом, но если Степан действовал по чужому настоянию, то к этой же мысли соседа привели собственные убеждения. Был он младшим научным сотрудником, кандидатом наук и подвизался в области высокомолекулярных соединений. Однажды, отмечая в ресторане день рождения, он встретил своего школьного товарища.

— Часто здесь бываешь? — спросил тот, кивнув на столик, уставленный тарелками с остатками ромштекса и рюмками, на донышке которых теплились лужицы «Дагестанского юбилейного».

— С чего часто? — грустно вздохнув, ответствовал молодой ученый, имея в виду свою зарплату. — А ты?

— Посещаю через день, учти.

— Ты что, в автосервисе?

— Вахтер. Но собираюсь уходить. Раз в три дня дежурить в проходной — чересчур круто, не остается времени для основной работы... Петя, — окликнул он официанта. Нам с приятелем на четверть часа отдельный кабинет.

Последующие пятнадцать минут изменили всю жизнь молодого ученого. Неделю спустя он, мучительно краснея и стыдясь своих роговых очков, тащил по лестнице за другом рулон моющихся обоев. Им открыла хозяйка квартиры, на газовой плите уже кипела в ведре вода, вещи были отодвинуты хозяином («между прочим, — шепнул приятель, — доктор наук, не тебе чета»), пол застелен газетами «Советская культура» и оттисками авторефератов. Приятель измерил высоту стены, разрезал обои, пачкой расстелил их на полу, достал из чемодана-«дипломат» особо мягкую флейцевую кисть и принялся уверенно крыть обои клейстером. Кисть чавкала, обои жирно блестели. Вскоре Петр Николаевич (так звали Степанова соседа) стоял на лесенке-стремянке и ждал, когда приятель подаст ему очередную полосу. Стремянку подобострастно держал доктор наук. Получив полосу, Петр Николаевич прикладывал ее к стене и торопливо разглаживал тряпкой.

— Ничего, толк из тебя получится, только не надо так усердствовать, тише едешь — дальше будешь, — поучал его школьный друг, когда они спускались по лестнице. Выйдя из подъезда и завернув за угол, он начал делить бакшиш.

— Слушай, а почему так много? — удивился Петр Николаевич.

— Наш материал импорт. Попробуй достать. Себе беру три четверти, понимаешь сам, обои не печатаю, из Финляндии их не получаю. Послезавтра, есть адресок, идем опять.

Ошеломленный Петр Николаевич посмотрел на пачку красненьких в руке, заработанных за три часа, и сообразил, что это половина его месячной зарплаты.

Трагедия случилась, когда он, мучимый совестью, сказал своему другу:

— Хватит! Тут не только левый приработок. Садиться я не хочу, да и людей совестно. Вчера мы клеили квартиру, хозяйка на меня — ты не заметил? — посматривала. Так вот мы с ней летом в доме отдыха ученых отдыхали. На Азовском море. Я ей еще стихи про Венеру читал. «На Венере, ах, на Венере; на деревьях синие листья». С меня хватит, я завязал.

— Дело твое. Как знаешь...

Но кончить оказалось непросто. Теперь его узнавали на улице, подходили и, просительно заглядывая в глаза, уговаривали заглянуть: новая квартира, а обои черт знает какие... Вечером незнакомые люди звонили по телефону и упрашивали встретиться, поговорить: произвели обмен, а у прежних хозяев...

И наконец он решил жениться. Пришел с будущей женой в театр, заняли места. Приходят, садятся соседи.

— Вижу, что-то больно пристально соседка на меня смотрит. Наклоняется, шепчет: «Это не вы в прошлом году приходили к нам?» — «Вы знакомы?» — удивляется будущая супруга. «Не волнуйся, — отвечаю, — это мои сослуживцы, билеты через местком. Давай поменяемся, я с твоей стороны сяду. Дай платок — у лица буду держать, зуб болит». И так, куда бы ни пошел... Вот какая грустная история. Я теперь понял, кто я: человек, потерявший лицо.

В тот день, когда из купе скорого поезда исчез жулик Желудков, а место его занял человек, как две капли воды на него похожий, в день, когда Нине Павловне удалось вырвать у мужа согласие на поездку к Краснощекову, далеко от Посошанска, в Восточной Сибири, в небольшом поселке строителей в тайге, где рев оленей мешается по весне с ревом бульдозеров, в бараке, приспособленном под кинотеатр, сидел человек. Он был невысок ростом, полноват, гладко выбритое лицо с мягким ртом и слабым подбородком выказывало добродушный характер, а печальные под белесыми негустыми бровями глаза говорили о том, что владельца их что-то гнетет. Человек сидел и смотрел мексиканский фильм. Справа и слева от него располагалась молодежь. Шумно дышали, хрустели кедровыми орехами, мяли кого-то и тихонько охали сами. На цветном экране сменяли друг друга картины одна неправдоподобнее другой: синие кактусы на красно-голой земле, белые без окон дома, улочки, похожие на русла пересохших горных ручьев, низкие, прикрепленные друг к другу крыши. А лошади, которые мчатся прямо на зрителей и только в самый последний миг валятся, подвернув передние ноги? А выстрелы в упор? Когда прогремел последний и алая струйка потекла с экрана в зал, человек вздохнул, встал, вышел из кинотеатра, прошел просекой среди черных сосен, поднялся на второй этаж новенького, пахнущего краской и железом дома и открыл ключом дверь. В квартире он сбросил куртку и сапоги, повесил на гвоздь спортивную шапочку «World champ», выпил кружку крепкого чая, который сам же и заварил, взял с полочки книгу и лег на диван. Книга попалась, как ни странно, та же самая, которую любил Пухов, — «Драма Океана». Человеку из тайги тоже нравилось, что в ней была сцена — сам Океан, были актеры — рыбаки, моряки, нефтяники и даже архитекторы, и была собственно сама драма — наступающая смерть Океана. Дочитав до середины и подивившись беспечности испанцев, вооруживших свою «Непобедимую армаду» не теми пушками, какими следовало бы, отчего их самый большой в мире флот был разбит, а тела испанских моряков еще долго находили висящими на черных скалах Ирландии, он потушил свет, долго ворочался, вспоминая что-то, и только тяжело вздохнув, уснул.

А вспоминал он перед сном Посошанск, площадь с недостроенным в его годы зданием «Степьканала», сусличий пересвист в поле, Щучье озеро с робкими камышовыми торчками и двух мальчиков, упорно смотревших не в фотоаппарат (они с женой привели их в ателье сделать карточки), а в сторону. Посреди ночи он проснулся, принял какое-то решение, сказал сам себе: «Так и быть» — и тяжело, беспокойно вздрагивая, заснул.