Святослав Сахарнов - Лошадь над городом

Директриса после того первого разговора интересовалась ею мало, только однажды, придя на урок, сделала несколько обидных замечаний.

Зима прошла без радостей. Наступил апрель, весна задержалась, трава дала желтые стрелки только во второй неделе, а деревья пошли в лист и того позже. Снег сошел, но земля оставалась холодной и влажной. Как-то после уроков Мария Гавриловна решила сходить посмотреть местное кладбище. Перешла площадь, где по воскресным дням был базар, кривым, с коричневыми, дурно пахнущими лужами, переулком вышла к острожной тюрьме, от нее повернула налево и под стеной мужского, сложенного из белого камня монастыря приблизилась к началу низкой ограды. За ней начался сад, но это был не сад — за железными прозрачными воротами начинались кресты. Аллеей она прошла в глубину и там невольно остановилась около свежего земляного бугра и каменного, дешевого мрамора, креста. На бугре лежал фарфоровый венок, а с фарфорового медальона в центре улыбчиво смотрела снятая по пояс, в шляпе, отягощенной цветами, девушка. Мария Гавриловна села на скамью, стянула и положила рядом с собой перчатки, закрыла зонтик. Что за слепая сила отнимает у людей жизни? И как жестоко, когда этот человек в самом начале пути, когда он прекрасен и полон веры в счастье... Две лазоревки, перепархивая с ветки на ветку и не отдаляясь от куста, взлетали, хватали на лету что-то невидимое, и одна вкладывала другой это пойманное в раскрытый клюв. Мария Гавриловна поняла, что это самец кормит самку и что где-то в кусте у них гнездо. Она вынула из муфты платок и приложила его к глазам.

— Ну разве можно так? — раздался над ее головою голос.

Она подняла лицо и увидела, что рядом стоит офицер — два ремня перетягивали крест-накрест грудь, пуговицы блестели. Он снял фуражку, и Мария Гавриловна узнала в нем того, кто смотрел на нее в приемной земского начальника. Фуражку он теперь держал на согнутой руке, козырьком от себя и старался выразить на лице сочувствие.

— Вам нужна помощь? Простите, если я делаю это навязчиво.

Ему нужно было что-то ответить.

— Нет, нет, право, ничего. Мне просто взгрустнулось.

Она встала и направилась к выходу, офицер последовал за ней.

— Вы, должно быть, человек в наших краях новый? — спросил он.

«Хочет познакомиться. Ах, не все ли равно», — подумала она и сказала:

— Я выросла неподалеку. Да и в городе зиму уже пожила.

— Не вас ли я случайно видел несколько раз возле женской гимназии?

— Право, не знаю. Могли видеть.

Он задал еще несколько вопросов о том, не кажется ли ей город скучным и читала ли она последний роман господина Данилевского? Мария Гавриловна уже успокоилась, решила: что дурного в том, что он провожает меня? Ничего дурного, — и ответила в том смысле, что город, как все провинциальные города, хорош своей малостью.

— А вы, вероятно, часто бывали в столице? — быстро спросил он.

Она рассказала, где училась и как успела поучительствовать в деревне.

Они стояли на площади, прямо против белого острожного здания.

— А я вот тут, можно сказать, прозябаю, — офицер криво усмехнулся и показал на тюрьму. — Помощником смотрителя. Если захотите прикоснуться к язвам общества, рад буду их показать. Ничего не скрою, будьте уверены.

— Благодарствую, — сказала она, вспомнила однажды сказанные слова Корзунова о несправедливости государственного устройства и особенно институтов, имеющих назначением своим карать и удерживать народ в повиновении, решила, что предложением не следует пользоваться, но высказать это не успела.

— Вы человек, сразу видно, добрый. Заболела дама, которая приходила и писала арестантам письма. Благородно, очень по-женски. Если бы вы согласились. Хотя бы раз. Для несчастных.

Теперь отказаться стало невозможно, и Мария Гавриловна сказала — «да». Условились, что это будет через неделю и что он будет ждать.

Первый раз за год Мария Гавриловна шла к себе домой веселая, удивила хозяйку, улыбнувшись, и легко, пританцовывая, убежав к себе в комнату. Комната ее была на отшибе, с ходом около черной лестницы. Около двери стоял столик с зеркальцем. На него хозяйка клала, когда они приходили, письма.

К тюрьме Мария Гавриловна подходила с чувством беспокойства, у самых ворот испуганно обернулась — никто вослед ей не смотрел, люди, переходившие площадь, не обращали на нее внимания.

— Свиданий сегодня нет. Вы по какой надобности? — спросил часовой, Мария Гавриловна объяснила, он крикнул, и на крик вышел ее офицер. По тюрьме она шла следом за ним как в тумане. В здании пахло холодом, каменная с двумя круглыми поворотами лестница была такой крутой, что по ней она вскарабкалась с трудом. Таким же, с каменным полом, глухим, без окон, коридором, перегороженным в двух местах решетками, прошли в пустую камеру, где кроме железной незастеленной кровати стоял еще стол, окно было высоко и с решеткой, а в двери железная форточка и глазок.

— Уж простите, не нами порядки заведены. Совершенствовали отцы, — сказал офицер, обведя камеру рукой, и, как показалось Марии Гавриловне, усмехнулся. — Посидите минуту, я скажу, чтобы по одному приводили.

Она села на низкую жесткую табуретку и только теперь заметила, что на столе уже лежит приготовленная бумага, ручка с металлическим пером и стеклянная, в форме оплывшего фонтана чернильница, полная фиолетовой жидкости.

Громыхнул засов, и в камеру вместе с офицером и вместе с крупным, в мундире, тесно перехваченном ремнями, надзирателем, ввели арестанта — тщедушного мужика, с рыжеватой бороденкой, в арестантском свободном халате.

— Вот, Григорьев, — строго сказал, обращаясь к арестанту, офицер, — продиктуешь письмо. Стой тут, прежде чем говорить что, думай. Времени у барышни не много, а кроме тебя еще люди есть. Ну, давай, начинай.

Постояв и дождавшись, когда Мария Гавриловна напишет несколько фраз, офицер ушел, дверь осталась открытой, в коридоре слышались чьи-то шаги, полицейский сел на кровать, рыжебородый мужичок бойко сказал: «Всем поклоны — родне».

— А еще чего писать? — с веселым недоумением спросил он, когда Мария Гавриловна остановилась.

— Ну, как ваше здоровье. Мол, ждете и от них весточки. Спросите про детей.

— Нет детей. А здоровье еще есть. Так и напишите, — дурашливо морщась, согласился мужик. — Про соседей напишите: дом как, отстроили? Погорел у них дом. С чего огонь пошел — никто не знает. Пристроечка была, все с нее и занялось.

— Написала.

— Вот и спасибо... Сосед только в силу пошел, лошадь купил — а тут пожар, — арестант сочувственно вздохнул. — Свинью хотел купить. Ты сперва купи. И ведь стар кобель, меня в два раза старше, а все ему мало, все хочется, хочется... Так, что ли?

— Вы мне про соседа не говорите, я ведь жду, что писать.