Марек Баранецкий - Воля дракона. Современная фантастика Польши [сборник litres]

– Как звали вашего первого мужа?

Она заколебалась, но ответила:

– Абидан Зубери.

Жордан вынул из сумки нож и положил его на столик. Юлия едва заметно вздрогнула, а пальцы ее сильнее сомкнулись на кубке.

– Он принадлежал вашему мужу, верно? Вы дали его вчера Клавдии, чтобы она могла обороняться.

Он заметил, как глаза женщины холодно блеснули. Юлия Августина могла любить красивую одежду и украшать гостиничную комнату цветами, но характер у дочки палача был, и она многое пережила, прежде чем заняла свое место.

– Имена, начинающиеся на «А», в Нумидии популярны. Уверена, вы без труда найдете среди предков Зекондина какого-нибудь Адама, Абре или Авилуса.

Она явно не была глупа.

– Быстро, – похвалил он. – Из вас получился бы неплохой убийца.

– Вы на меня наговариваете.

– Наоборот, это был комплимент, не имеющий второго смысла. Я знаю, вы все время беспокоитесь о той девушке. Могу вас успокоить: Клавдия не орудовала данным ножом ни вчера вечером, ни сегодня утром.

Глаза Юлии от удивления стали большими.

– Однако… я видела кровь на рубашке Зекондина.

– Это не его кровь. Муж Юлии умер от ужаса.

– А вчера вечером? Когда та горничная прибежала, я думала…

– Я знаю, о чем вы думали. Однако сеньор Зекондин только лишь плохо себя чувствовал. Первым делом жара, потом вино за ужином, а позднее скандал с женой. У него заболело сердце, и ему стало дурно. Ничего особенного.

– Зачем вы тогда отослали его в госпиталь?

Жордан пожал плечами.

– Я подумал, что Клавдии следует дать день-два за пределами досягаемости кулака супруга. Кроме того, с прискорбием отмечаю, что у местных больниц удивительно высокий уровень. В Алестре сеньор Зекондин имел бы шансы подхватить какую-нибудь мерзкую болезнь и покинуть сей мир, как и пристало человеку порядочному.

Юлия Августина долго смотрела на него.

– Возможно, я думала о вас хуже, чем следовало, – сообщила она. – Хотя и не уверена, что мне нравится ваше чувство юмора.

– Может, в таком случае вас удовлетворят мои рисунки. Не найдется ли в этом доме какой-нибудь бумаги?

Юлия отправилась на поиски бумаги, а Жордан вышел на террасу. Солнце ударило ему в глаза, и он долго моргал, прежде чем его зрение перестроилось, привыкло к яркому свету.

Под ногами у него было голубое море, которое билось о скалы, плюмажи пены на волнах сверкали и имели цвет пропеченной солнцем белизны, цвет сохнущих на шнуре простыней. Все вокруг казалось слишком светлым и излишне теплым. Далеко на пляже виднелись пять детей в разных оттенках загара, которые со смехом бегали за мохнатым псом, – их резкие, молодые голоса долетали до него, словно отраженное эхо чего-то, происходившего давным-давно.

Услышав шаги за спиной, он обернулся. На террасу вошла девочка лет тринадцати-четырнадцати. Она отвесила неуклюжий поклон, потом сказала на хорошем окцитанском:

– Мама прислала меня спросить: не желаете ли вы чего съесть?

– Спасибо, я не голоден.

Улыбнувшись, она показала ему белые зубы, контрастировавшие с темной кожей. Похожая на тетку, хотя и не такая красивая, она отличалась проницательностью.

– Хороший принцип, – одобрила девочка, глядя на Жордана без стеснения. И это его тронуло, ему эта открытость ребенка нравилась больше, чем испуганная суета ее матери.

– Хочу о чем-то спросить, – сообщил он.

– Да? – Заинтригованная девочка приготовилась слушать.

– Помнишь, как твоя тетка убежала с сеньором Зубери?

– Этим художником? Не очень, мне было тогда полгода. Однако мама мне потом много рассказывала. Я старшая в семье, – похвалилась она.

– А мама говорила тебе, почему она так зла на тетю? – Эту деталь он не сумел вызнать, и она его интересовала.

Если бедная девушка убежала с богатым мужчиной, а годы спустя возвращается замужней женщиной, это не причина для злости, особенно если учесть, что семья Бабирей не казалась излишне религиозной.

– Нет. – Девочка выглядела искренне огорченной неумением ему услужить. – Один раз только сказала нечто, мне непонятное…

– Что именно?

– Неможно ставить человека над богом. Словно бы тетя обязана была идти в монастырь, нет?

– А она должна была?

– Нет, насколько я знаю, нет. Поэтому в сказанном и нет смысла. Может, маме что-то показалось? Я спрашивала, однако она ничего более не сообщила. Если желаете, могу спросить еще раз.

Ребенок очень хотел пригодиться.

– Лучше не надо. – Он вовсе не желал, чтобы ее мама узнала о его расспросах. – А как переводятся слова Ur iya timasu?

– «Нахожусь в аду». Кажется. У вас ужасный акцент.

Девочка явно еще чего-то ждала – может, очередного вопроса, может, похвалы своему умению говорить по-окцитански, а когда ее всего лишь поблагодарили, попрощалась и ушла, явно разочарованная.

Несколькими минутами позднее вернулась Юлия. Она несла пожелтевший альбом, а ее белое платье развевал ветер. Жордан обернулся.

Он стоял теперь в конце террасы, опасно близко к лишенному ограждения краю. Лицо женщины исказила гримаса, словно она в этот ясный, солнечный день увидела духа из прошлого. Длилось это долю секунды, потом Юлия собой овладела, а Доменик сделал вид, будто ничего не заметил.

– Нашла только это, – сообщила она. – Еще со времен, когда Абидан учил меня рисовать.

Поблагодарив, он уселся за столик. Он предпочел сидеть на солнце, на террасе, а не в помещении, где скверные воспоминания семьи Бабирей, казалось, покрывали мебель, словно толстый слой грязи.

Быстрыми движениями он начертил план Дома пилигрима, а потом дорисовал в соответствующих местах тела. Юлия смотрела на него молча. Заговорила она лишь тогда, когда он стал обозначать на телах раны: жирной штриховкой – глубокие, требующие большой силы, а тонкой – слабые порезы.

– Почему вас так интересуют эти убийства?

– А почему вас они почти не интересуют?

Она сжала губы и повернулась лицом к морю.

– Люблю все красивое, – сообщила она. – Никогда мне не нравилось связанное со смертью.

– Однако о ней вы знаете много.

Все еще глядя на море, она кивнула.

– Когда я была маленькой, мама иногда посылала меня к отцу с обедом. Не выносила этого. Он… вместо того, чтобы просто взять корзинку и вернуться к работе, всегда со мной заговаривал, хотел, чтобы я вошла внутрь и посмотрела то и это. В Окцитании уже отказались от пыток, но здесь это популярный метод получения показаний. Прежде чем мне исполнилось двенадцать, нагляделась разных вещей. Не желаю больше смотреть на смерть или думать о ней. Кроме того, в этом нет смысла. Этим способом вам никому жизнь вернуть не удастся.

– Об этом не идет речи.

– А о чем? О справедливости?