В Бирюк - Приступ [СИ]

Пешие в такой поход не пойдут. А и пойдут — не дойдут: далеко и холодно.

Конные пойдут. Но не на всяких конях.

В русских строевых книгах 16–18 в. различают «конь», «мерин», «меринок». Известны случаи в Петровскую эпоху, когда «строевой» конь падал, едва на него влезал драгун. А тут полторы тыщи вёрст по снегу…

Тема… больная. Я про это — уже… На «Святой Руси» есть прекрасные кони. Дорогостоящая статья экспорта во Францию, например. Их мало. Основная масса: вариации потомков лесных и степных тарпанов. Себе-то боярин может и аргамака, фаря или угорца держать, а вот людям его…

Если конь упал, ножку сломал, сдох, то не пропадёт — в котёл пойдёт. Но куда ты, боярин, потом пешего дружинника денешь? В сани? А там, между прочим, твоих людей корм везут. Это не описанные Герберштейном летние действия московского войска у Оки, когда у каждого воина мешок с пшеном. А кусочек сала — пиршество. Корм людям и коням надо вести с собой. И, поскольку сколь надо не увезёшь, покупать дорогой. Больше людей — больше расход. Марш по «дружественным территориям» — не украсть, не ограбить. Многотысячное войско в движении выметает всё. Цены… Пять тысяч жрунов пришли в деревеньку на три двора. Ну и кто единственного петуха купит? И — почём?

Тут не «один с сошкой да семеро с ложкой». Тут «с ложками» — тысячи. А «с сошкой» в каждом конкретном месте каждый конкретный день, когда кушать хочется, всё тот же «один».

Понятно, что войско не одним «валом» валит, что посланные вперёд приказчики скупают провиант на местных рынках, зовут местных ещё привезти. Но…

Дорогое это дело — воя в походе содержать.

Поэтому хоругви «худеют». На смердов, бунтующих в соседней волости, если полевых работ нет и погода хорошая, можно и полста душ собрать — больше пограбим. А в такой поход… 6–8. Правда, слуги в обозе — отдельно. Бойцы, в самом деле — «оружные и доброконные». Сравнивая с хоругвями киевских бояр, понятно: эти — сильно лучше. В городе боярин на стену гонит всех гожих. С этой стороны — отборные.

Сходно и с городовыми полками. Позже, в Московской Руси, будут говорить — «выборная рать». В смысле: выбрали лучших, остальные дома остались.

Слабее разница между «домашним» и «выездными» составами в княжеских дружинах. Там ослабевших, заболевших, негожих всегда меньше.

Осаждающие — лучше. В выучке, вооружении, конях. И это — не очень важно: качества более всего «заточены» для конного боя. А здесь надо на стену лезть. Ежели под тобой лестницу от стены оттолкнут, то… я и не знаю кто целее останется: кто в кольчуге да в шишаке навернётся, или кто в полушубке да меховой шапке сверзится.

— Как-то негусто. И как же вы город брать собирались?

Боголюбский, внимательно слушавший наверняка давно уже ему известный доклад Вратибора, фыркнул и отвернулся.

И на том спасибо. А мог и обругать Ваньку. За то, что втянул князя в такое противное да ещё и безуспешное похождение.

Позор поражения ложится на предводителя. Боголюбскому после Бряхимовской победы — вот только стыда и нахлебаться.

Вратибор сокрушенно покачал головой:

— Сперва, ещё в Вышгороде, думали, что Мстислав добром с города уйдёт, отдаст княжение. По воле всея Руси и князей, братьев его рюриковичей. После Серховицы — поймёт, что не удержать ему Киев. Мириться будет, уйдёт к себе на Волынь. А оно вот как вышло…

Серебряная борода качнулась в сторону лежащей на блюде из-под каши головы покойного князя.

— Мстислав мог, за-ради сохранения отцова удела, Киев отдать. Брат его Ярослав — нет. Его Луцк — невелик городок. Да и кияне не дозволят. Мстислав хоть какой, а призванный да признанный. Ярослав… так, от безрыбья. Мда… Пока в городе голод не начнётся — ворот не откроют. На стены лезть — людей покласть.

— А мы тут будем сидеть да зубами щёлкать?! Более потеряем!

«Их самое высокое превосходительство» изрекает прописные истины. Эдак любой с дивана может. А ты конструктив давай, варианты-выходы.

— И какое же ты, государь, имеешь на сей счёт гениальное решение?

Умирать буду — буду веселиться. Что Боголюбский меня в этот момент не загрыз. И да, грозовая защита мне без надобности — меня плат Богородицы громоотводит.

Вратибор, в ожидании страшного, закрыл глаза. Даже и мёртвая голова Жиздора смотрела на меня укоризненно:

— Экий же дурень меня срубил! Разве ж можно Бешеному Катаю… таковы слова… в его нынешнем долгокипении…

Андрей выговаривал мне негромко, неторопливо, без жестикуляции и аффектации, не разбрызгивая слюни, а подбирая грамотные яркие выражения. Фразы были вовсе не одно-двухсловные, типа: «в пзд… нах…», но более приближались к церковным проповедям о райских посмертных наслаждениях. Однако удивительнейшим образом наполнялись кавалерийскими и прочими животноводческими терминами. Многих слов я не знал, но мысль о том, что даже и колодезные ишаки не возьмут меня в компанию крутить колесо, была выпукло доведена до моего сознания.

Боголюбского я не боюсь.

Это не констатация, а аутотренинг. Не боюсь, не боюсь, не боюсь…

Повторяя себе эту формулу самовнушения, я расслабился и приступил к наслаждению. К восхищению богатством словарного запаса, изысканностью используемых склонений, включая неизвестные мне по прежней грамматике падежи, числа и времена. Образностью, метафоричностью и парадоксальностью. Картина вечно сексуально неудовлетворённого карася, выпрыгнувшего из проруби и пытающегося на обледенелом склоне залезть на хромую кобылу, как с кавалерийскими целями, так и для проложения рода… требовала осознания и размышления.

«В зеркале речи часто отражаются обнаженные детородные органы» — в зеркале речи средневекового бывшего комбрига и будущего святомученика отражались не только детородные, но и козлородные, а также яйценосные, икрометательные и навозопроизводящие.

Публика, остававшаяся в зале, прекрасно слышала эти негромкие, но хорошо артикулированные, насыщенные искренними душевными чувствами, речи «верховного». Слова они знали лучше моего, смыслы воспринимали глубже и разностороннее. Поэтому потихоньку, «от беды подальше», рассасывались из помещения. Вокруг пустело, свежело и, я бы даже сказал, чистело.

Атмосфера, как во время грозы, наполнялась свежим озоном и запахом недалёких жарко пылающих пожаров.

Мне было хорошо. Тяжёлая усталость бесконечного марша, безысходных дум, поиски выхода в мареве собственной некомпетентности, бои, амуры, интриги, заботы, продуктовые пайки, стёртые спины коней, позиционирование в обществе, «тут играть, тут не играть, тут рыбу заворачивали…», сменились прекрасным, ярким, выразительным повествованием. Обо мне любимом.