В Бирюк - Приступ [СИ]

Последние дни тогда шли непрерывные репетиции перед выступлением на свадьбе. Затем собственно… бенефис. С «бурными аплодисментами и криками браво». По ночам мучительно соображал: как, таки, выскочить… «из-под топора». Истерический забег по подземелью… дом многоэтажный без лифта…

В тот раз я лежал и тупо смотрел. На белый камень на земле, гальку, бог весть какими течениями какой геологической эпохи занесённый сюда. Рубанула бы тогда — умер бы спокойно. Даже с благодарностью. С улыбкой облегчения на устах, с белым камнем в глазах.

Камушек — убрать. Отряд пойдёт — кто-нибудь обязательно споткнётся.

Лестницы вниз. Одна, вторая, третья. На третьей чуть не убился. Высохла. Рассыпалась от ветхости.

Снять размеры. Затащить сюда такую же…? — Не пролезет. Изготовить детали, собрать здесь. До прохода основной группы.

А вот тут… Да. То самое место. Вот и неровность в стенке. Или соседняя? Фатима тогда схватила горсть земли и заставляла меня есть. «Клянись! Ешь землю!».

Как её тогда… трясло и корёжило! От счастья. Что можно заставлять, пугать, мучить того, кого она сама недавно назвала своим господином.

«Орудия бывают молчащие, мычащие и говорящие». «Говорящее орудие» вдруг, хоть понарошку, хоть на минуточку, ощутило себя «человеком». Мул с кнутом погонщика.

Она прижала меня, тогдашнего худосочного, испуганного, растерянного подростка, к стенке, вот здесь, схватила за горло, другой рукой сдавила гениталии и, крутя и выворачивая, шипела в лицо, брызгая слюной и заходясь от восторга. Восторга свободы, восторга власти. Пьянящей власти над человеком, над мужчиной, над своим бывшим господином.

«— Теперь ты раб, я — господин. Если хоть что — оторву и думать не стану. Понял?».

Я тогда… Ел землю. Земля была безвкусная, сухая. Повизгивал. Потому что она лапала, крутила и выкручивала. Больно. И как я тогда не описался? — Не сообразил, наверное.

Съел, утёрся, отплевался. Подхватил брошенные мне торбы: господин с поноской при наличии раба — нонсенс. И мы побежали. Вперёд. К выходу из подземелья. К своей судьбе.

Стыдно? — Нет.

«Так тяжкий млат, дробя стекло, куёт булат».

«Даже бессмертные боги не могут сделать бывшее — небывшим».

Это — было. Я — не раздробился.

Горько. Как отвар полыни. На вкус — противно, но промывает канальцы в печени и прочищает извилины в мозгах. Полезно.

Я нынче, не первым планом, конечно, так, третьим-пятым потоком сознания, но, смотря на человека, прикидываю: а вот этот… в той ситуации… в моей роли или в роли Фатимы… как?

— Ой! Воевода! Там кто-то…

— Испугался? Там покойница. Голая маленькая женщина. Горбатая, со свёрнутым носом и обрезанными волосами.

У гридня глаза… «рублями юбилейными». Сунулся в отнорок, в отсвете свечки увидел силуэт на полу…

— Эта… Воевода… ты… ну… сквозь землю видишь?

Я разглядываю стену, возле которой Фатима своё господинство втолковывала. Отнорок чуть дальше. Парень видит, что я смотрю в стену, а рассказываю про то, что за нею. Ещё одна сказка про меня пойдёт. Добавится к существующему множеству…

Подошёл, присел возле тела. Точнее: мумии. Высохла. Сухо здесь. Ни мыши, ни черви Юлькиным телом не полакомились. Как тогда положил, так и лежит. Только сморщилась вся. Столько было планов-замыслов, стремлений-желаний… а осталось… кожа да кости. Прими господи, душу грешную и дай ей успокоение вечное. Прости грехи вольные и невольные. Моей спасительнице, моей учительнице, моей первой на «Святой Руси» женщине.

— И ничего я не боюся.

Ещё и ногой потыкал. Ну и дурак.

— Покойников бояться не надобно. Опасны живые. Но уважать — надлежит. Без нужды не беспокоить. А не сапогом пинать. Придёт время — и ты так ляжешь. Раз не боишься, назад пойдём — понесёшь.

— Ы-ыгк… З-зачем?

— Похоронить. По-людски, с отпеванием.

— Дык… Ну… Поп же имя спросит.

— А имя у неё простое: Раба божия Иулиания, дщерь Михайлова.

След на Земле одного Миши. Из дальнего туровского села, не то Ратниково, не то Сотниково.

Жаль. Был след да прервался. А теперь и высох.

Ни фамилии, ни даты и места рождения. Ну и ладно, поп не ОВИР — лишнего не спросит.

Убрать надо: пойдём отрядом — ещё кто-нибудь… испужается, дёргаться начнут…

В одном месте сбились: не туда повернули, пришлось возвращаться. Забавно: кое-где на полу наши тогдашние следы видны. Как мы тут в три пары туфель бежали. Мой нынешний отпечаток с тогдашним рядом… «слон и моська».

Ещё в двух местах пришлось на стенах у развилок стрелы рисовать. Потом эта… дурацкая лестница. Перекрытий четыре, а по метрам считать… топаешь и топаешь… этажей десять. У меня… вышки повыше… но я ж на них… не каждый… уф… день лазаю. Парни будут в снаряге… уф… посередине надо будет… уф… дать время… ф-фу… дыхание перевести.

Вот и люк. Помнится, изба была на две половины. С двумя выходами в два подземелья. Одно — вот это, второе — Саввушкино хозяйство. Тут оно, за стенкой. Где я «космоса» хватанул. Где меня «правде научали», вбивали восторг подчинения, истинность служения… Раба господину своему. Где я оч-ч-чень многое узнал. Про себя, про жизнь.

Отвар полыни. Не скажу за печень, а мозги прочистило.

Забавно будет посмотреть снова. Уже с этой стороны плети.

Страшно. Боязно столкнуться. С собой. С самим собой тогдашним. Битым, запуганным, смиренным, порабощённым. Этому, своей несвободе, своему рабству — радующемуся. Его ищущему, на него надеющегося. Алкающего страстно. Мечтающего стать верным рабом, восторгающегося ещё не виданным, незнакомым господином своим. Уже — прекрасным, могучим, добрым… любимым, желаемым и обожаемым.

Я прикоснулся к крышке люка. И тихонько повернул назад.

Типа… а вдруг за ней какие-то стражи? Подручные Саввушки? Случайные люди, которых придётся убивать, подвергая риску мой секретный план?

Проще: духу не хватило.

Я открою эту дверь. Обязательно. Я пройду по Саввушкиным подземельям… «космос», «растяжка», заржавленные «кастрирующие» ножницы по металлу, «спас-на-плети»… по тем комнаткам, флигелю, бане… где меня… где я сам…

Забавно. Рассматривать собственные «пинеточки» спустя жизнь. А всего-то девять лет.

«Люди в средневековье быстро взрослеют» — правда. И попандопулы — тоже.

Как-то мои коллеги про это — про собственное взросление здесь… «Каким ты был — таким остался. Орёл». В смысле: годен ширяться. По поднебесью. И это всё.

Посмотрю. Прикоснусь. Вспомню.

Обязательно.

Не сейчас.

Глухая ночь, которая встретила нас по возвращению в расположение, давала надежду на, наконец-то, глубокий и длительный сон. Увы, меня сразу обрадовали.