Фрэнк Герберт - Машина бытия

Стоял чудный осенний вечер, и доктор Валерик Сабантос, сидя за длинным столом в полуподвальной аудитории Мид-Холла, размышлял о том, как газеты, радио и телевидение будут освещать завтра эту необычную для данного времени года погоду. Наверняка будет написано и сказано много слов о милости стихий и улыбке природы, которые сделали ночную трагедию еще более страшной.

Сабантос был мал ростом, толст, а на голове носил копну буйных черных волос, казалось, никогда не знавших расчески. Застывшее на его лице выражение детской невинности неизменно вводило в заблуждение его собеседников – до той минуты, когда их взгляд встречался с тяжелым взглядом его глубоко посаженных темно-карих глаз или когда они слышали от него очередную грубую издевательскую остроту.

За длинным столом сидели четырнадцать человек – девять студентов и пять преподавателей. Во главе стола, на председательском месте восседал профессор Джошуа Лэчли.

– Теперь, когда мы все собрались здесь, – заговорил Лэчли, – я могу сообщить вам о цели нашей встречи. Мы столкнулись с необходимостью принять страшное решение. Мы… э-э…

Лэчли умолк и пожевал нижнюю губу. Он превосходно понимал, какое впечатление производит на сидящих за столом людей – высокий, нескладный лысый человек в очках с толстыми стеклами, постоянно, как щитом, прикрывающийся извиняющимся выражением лица. Сегодня он особенно остро сознавал, что такая наружность была лишь маскировкой. Кто бы мог подумать – разумеется, за исключением Сабантоса, – какая дерзость скрывается за внешней невинностью этого академического собрания?

– Не тяни резину, Джош, они пугаются неопределенности, – произнес Сабантос.

– Да… э-э, да-да, – снова заговорил Лэчли. – Мы с доктором Сабантосом решили сегодня продемонстрировать некоторые наши результаты, но сначала хотим посвятить вас в подробности и подоплеку проведенного эксперимента, а для этого нам придется совершить небольшой исторический экскурс.

Сабантос, недоумевая, что могло с самого начала отвлечь Лэчли, окинул взглядом стол. Да, присутствуют не все. Отсутствовал доктор Ричард Мармон.

«Не заподозрил ли он неладное и скрылся?» – подумал Сабантос. Наверное, Лэчли на самом деле просто тянет время, ожидая, когда Мармона найдут и водворят за стол.

Лэчли задумчиво почесал сияющую лысину. У него не было ни малейшего желания сидеть в этой аудитории и за этим столом. Но дело должно быть сделано. Было девять вечера; в это время в кампусе наступала тишина, а сам Лэчли любил прогуляться к прудам, послушать кваканье лягушек и воркование парочек, подумать об этимологии…

Он вдруг услышал нарочитый кашель и шепот присутствующих и понял, что несколько отвлекся. Лэчли знал, что склонен отвлекаться, как знали об этом и все коллеги и студенты. Он откашлялся, чтобы прочистить горло. «Куда запропастился этот чертов Мармон? Не могут они, что ли, его найти?»

– Как вам известно, – заговорил Лэчли, – мы не особенно старались скрыть результаты нашего исследования, хотя и пытались пресекать всяческие спекуляции и широкое обсуждение. Нашей целью было проведение тщательных испытаний до публикации результатов и выводов. Но слухи распространяются – это неизбежно – и иногда преподносят эти самые результаты в весьма истерическом и искаженном виде.

– Коллега Лэчли хочет сказать, – перебил его Сабантос, – что керосин уже плеснули в огонь.

На лицах изнывавших от скуки студентов появилось некоторое любопытство. У старого профессора Инктона начался приступ судорожного кашля.

– Есть старая малайская поговорка, – продолжил Сабантос, – гласящая, что наступившему на дикобраза приходится подпрыгнуть. Сейчас всем нам предстоит узнать, что это был за дикобраз.

– Спасибо вам, доктор Сабантос, – проговорил Лэчли. – Я чувствую… и знаю… что дело это приняло очень неожиданный оборот и вы все должны участвовать в поиске решения, которое должно быть принято сегодня. Каждый из вас, участников проекта, оказался вовлеченным в нечто более серьезное, чем это обычно бывает при подобных исследованиях. Так как вы, студенты, наши помощники, находились в относительном неведении, то, возможно, доктор Сабантос, как первооткрыватель эффекта генетической памяти, посвятит вас в подоплеку происходящего.

«Да, он изо всех сил тянет время», – подумал Сабантос.

– Открытие генетической памяти, или эффекта ГП, произошло совершенно случайно. – Сабантос верно понял намек Лэчли, приняв от него эстафету. – Доктор Мармон и я были заняты поиском гормонального метода удаления жира из организма. Соединение 105 дало превосходные результаты на мышах и хомячках. У шести поколений животных не было никаких побочных эффектов от приема Соединения, и в то злополучное утро я решил принять 105 сам. – Сабантос позволил себе самоуничижительную улыбку и добавил: – Наверное, вы помните, что у меня тогда было несколько лишних фунтов.

Ответный смех подсказал Сабантосу, что он смог оживить аудиторию и поднять ей настроение, которое заметно упало после зловещего вступления Лэчли.

«Джош неисправимый глупец, – неприязненно подумал Сабантос. – Я же предупреждал его, что не надо нагнетать. Это очень опасно».

– Как сейчас помню, было восемь минут одиннадцатого, когда я принял первую дозу, – сказал Сабантос. – Стояло ясное весеннее утро, и я явственно слышал, как аудитория Карла Кихре хором декламирует греческую оду. Через несколько минут меня охватило нечто вроде эйфории, я словно опьянел, правда, не сильно, затем сел на стул. Я начал декламировать оду вслед за студентами, размахивая руками в такт. Помню, что через минуту в лабораторию заглянул изумленный Карл, а из-за его спины выглядывали не менее удивленные студенты. До меня дошло, что я, пожалуй, слишком громко произношу слова. «У вас превосходный древнегреческий, но вы отвлекаете мою аудиторию», – попенял мне Карл.

Сабантос дождался, когда стихнет смех.

– Я вдруг понял, что во мне присутствуют два человека, две личности, – снова заговорил Сабантос. – Я отлично сознавал, кто я и где нахожусь, но при этом вполне определенно знал, что я – гоплит по имени Загревт и только недавно вернулся из Кирены, где служил наемником. Это была та самая двойная экспозиция , которую отмечали столь многие из вас. Я обладал полным сознанием и всей автобиографической памятью гоплита, включая его страсть к одной женщине, которая тоже явственно присутствовала в его или, если угодно, в моем сознании. Был и еще один момент, который мы тоже все заметили: я думал по-гречески, но эти мысли пересекались с моим доминантным мышлением, и я мог по желанию свободно переводить мысли на английский. Впечатление было головокружительным – впечатление, что я был двумя людьми сразу.