Роберт Хайнлайн - Чужой в чужой земле

— Хм. Дюк, не говорил ли ты, что в твоих жилах течет индейская кровь?　

— Что? Да, восьмая часть. И что из этого?　

— Тогда, раз мы оба имеем в своем генеалогическом древе людоедов, есть вероятность, что твои располагаются на много поколений ближе, поскольку…　

— Старый вы лысый…　

— Замолкни! Ритуальный каннибализм был обычен среди коренных культур Америки, с этим следует считаться. Помимо этого, как жители Северной Америки, мы обладаем более чем равными шансами иметь в своих жилах еще и примесь крови негров из Конго, даже не зная этого… Но даже, если бы мы были чистопороднейшими европейцами (а это глупо — незаконнорожденных детей в Европе всегда было хоть пруд пруди), даже и тогда эти предки без особого труда рассказали бы нам, от каких людоедов мы произошли, потому что любая ветвь человеческой расы прошла через каннибализм. Дюк, говорить о бытии, идущим вразрез с инстинктом, глупо, тем более, что ему следует сотни миллионов.　

— Но… Хорошо, впредь мне наука, как спорить с вами — вы ставите все с ног на голову… Предположим, мы произошли от дикарей, которые не знали ничего лучшего… Что с того? Мы теперь Цивилизованны. По крайней мере.　

Джубал осклабился.　

— Намекаешь, что я — нет. Сынок, помимо моего условного рефлекса на хороший прожаренный кусок ну, скажем, твоей ноги, помимо этого привитого суеверия, я уважаю наше табу на людоедство как превосходную идею… по причине нашей нецивилизованности.　

— Что?　

— Если бы мы не имели табу настолько сильного, что ты принимаешь его за инстинкт, я мог бы привести довольно длинный перечень тех, к кому бы я не рискнул повернуться спиной, особенно при теперешних-то ценах на говядину. А?　

Дюк через силу усмехнулся.　

— Не хотел бы я дать такого шанса моей бывшей теще.　

— Кстати, а что ты скажешь о нашем очаровательном соседе с юга, который так небрежен к жизни принадлежащей другим животным во время охотничьего сезона? Держу пари, нам с тобой не хотелось бы оказаться в его холодильнике! Но Майку я доверяю, потому что Майк цивилизован.　

— Что?　

— Майк полностью цивилизован в марсианском стиле. Дюк, я говорил с Майком достаточно много, чтобы понять, что марсиане отнюдь не ведут себя подобно паукам в банке. Они съедают своих умерших вместо того, чтобы хоронить их, сжигать или оставлять на съедение хищникам. Этот обычай официальный и глубоко религиозный. Марсианина никогда не режут, словно теленка, вопреки его воли. Похоже на то, что убийство вообще немарсианское понятие. Марсианин умирает, когда решит, что пришла пора, обсудив это с друзьями и получив согласие его предков на присоединение к ним. Решив умереть, он так и делает, столь же легко, как ты закрываешь глаза. Не от насилия, не от болезней, даже не от чрезмерной дозы снотворного. Вот он жив, а в следующее мгновение он уже дух. Тогда его друзья съедают то, что уже больше ни на что не годно, «грок его», как выразился бы Майк, вознося ему хвалу и не забывая о горчице. Дух присутствует на этом пиршестве. Это вознесение или обряд конфирмации, после которого дух достигает статуса «Старейшего» — престарелого государственного деятеля, как я понимаю.　

Дюк скорчил гримасу.　

— Боже, что за суеверная чепуха!　

— Для Майка это торжественная — и радостная религиозная церемония,　

Дюк фыркнул:　

— Джубал, вы же сами не верите в этих духов. Это просто людоедство, объединенное с мерзкими суевериями.　

— Что ж, частично ты прав. Я нахожу, что этих Старших довольно трудно переварить, хотя Майк говорит о них так же, как о прошлом вторнике. Что же до остального, Дюк, к какой церкви ты принадлежишь?　

Дюк ответил и Джубал продолжал:　

— Так я и думал. В Канзасе все ходят либо в эту, либо в другую, настолько похожую ни нее, что нужно глядеть на эмблему, чтобы заметить разницу, Скажи мне, что ты испытываешь, когда принимаешь участие в символическом каннибализме, который играет такую важную роль в обрядах твоей церкви?　

Дюк вытаращил глаза,　

— Что, вы, черт возьми, имеете в виду?　

Джубал важно и со значением подмигнул ему.　

— Хороший ли ты прихожанин? Или ты просто посещал воскресную школу?　

— Всегда был хорошим, да и сейчас, конечно… Хотя и не так часто, но посещаю церковь регулярно.　

— Я подумал, что тебя, возможно, решили не допускать к службе, Что ж, тогда ты знаешь, о чем я говорю — Джубал поднялся — Я не собираюсь обсуждать различия между двумя формами каннибализма. Я не могу больше тратить время на то, чтобы выбить из тебя эти предрассудки, Ты уходишь? Или ты хочешь остаться? Остаться и есть с нами, людоедами? Дюк подумал.　

— Пожалуй, останусь.

— Тогда я умываю руки. Ты видел фильмы. Я не буду толочь воду в ступе, объясняя тебе, что этот человеко-марсианин может быть опасен.　

Дюк кивнул.　

— Я не так глуп, как вы думаете, Джубал. Но я не позволю Майку выжить меня отсюда — Он помолчал — Вы сказали, что Майк опасен. Что ж, я не собираюсь дразнить его… Мне всегда очень нравились малые дозы наркотика.　

— Хм… Черт, ты все еще недооцениваешь его, Дюк. Если ты испытываешь к нему дружеские чувства, то лучшее, что ты можешь сделать, это предложить ему стакан воды. Стать его братом по воде.　

— Я… Я подумаю.　

— Но, Дюк, все должно быть без обмана. Если Майк примет твое предложение, он будет совершенно серьезен. Он будет полностью доверять тебе, поэтому не делай этого, если не желаешь доверять ему и всегда стоять за него, как бы круто все не повернулось. Либо так, либо никак.　

— Я понимаю. Поэтому и сказал, что подумаю.　

— Хорошо. Только не загружай свой мозг надолго. Я с минуты на минуту ожидаю плохих вестей.　

В Лапуте, если верить Лемюэлю Гулливеру, ни одна мало-мальски важная персона не могла ни говорить, ни слушать без помощи «клайменоле» или хлопальщика. Обязанностью этого слуги было похлопывать по губам или по ушам своего хозяина надутым бычьим пузырем всякий раз, когда, по мнению слуги, его хозяину следовало говорить или слушать. Без содействия хлопальщика было невозможно разговаривать ни с одним лапутянином из правящего класса.　

На Марсе такая система была неизвестна. Старшим хлопальщики нужны были меньше, чем змее ботинки. Достигшие слияния Марсиане могли прибегать к услугам хлопальщиков, но не прибегали — эта идея была чужда их образу жизни.　

Марсианин, нуждающийся в нескольких минутах или годах размышлений, имел на них полное право. Если друг желал поговорить с ним, друг должен был ждать. Имея в запасе вечность, не было совершенно никакого резона торопиться. «Торопиться» — такого понятия на Марсе вообще не существовало. Скорость, быстрота, одновременность, ускорение и другие абстрактные частности вечности были частью Марсианской математики, но не Марсианских эмоций.