Генри Олди - Один плюс один

Я — король на скользком троне, на венчанье — посторонний,
Смерть любовников в Вероне, боль в пустой груди,

Блеск монетки на ладони, дырка в стареньком бидоне,
Мертвый вепрь в Калидоне, — в поле я один,

Я один, давно не воин, истекаю волчьим воем,
Было б нас хотя бы двое… Боже, пощади!

Дай укрыться с головою, стать травою, стать молвою,
Палой, желтою листвою, серебром седин,

Дай бестрепетной рукою горстку вечного покоя,
Запах вялого левкоя, кружево гардин,

Блеск зарницы над рекою, — будет тяжело, легко ли,
Все равно игла уколет, болью наградит,

Обожжет, поднимет в полночь, обращая немощь в помощь —
Путь ни сердцем, ни на ощупь неисповедим!

Здесь ли где-то, юный, старый, в одиночку или стаей,
Снова жизнь перелистаю, раб и господин,

Окунусь в огонь ристалищ, расплещусь узорной сталью,
Осушу родник Кастальский, строг и нелюдим, —

Кашель, боль, хрустят суставы, на пороге ждет усталость,
«Встань!» — не стану. «Встань!» — не встану.
«Встань!» — встаю. «Иди…»

Нет, не зверь ревет в берлоге, словно трагик в эпилоге,
Одичав в изящном слоге, впереди планеты всей, —

То, колебля дол пологий, собирает в ларь налоги
Городской инспектор строгий, злобный джинн Саддам Хусейн!

Будь ты молодец иль дама, будь инвестор из Потсдама,
Нет спасенья от Саддама, дикий гуль он во плоти,

Говорят, что далай-лама, филиал открывши храма,
Отчисленья с фимиама — весь в слезах! — а заплатил!

Знай, предприниматель частный, если хочешь быть несчастный, —
Целой прибылью иль частью, но сокрой ты свой доход,

И к тебе ближайшим часом, с полной гнева адской чашей,
Покарать за грех тягчайший джинн с подручными придет!

Но, на радость одержимым, есть управа и на джинна, —
О сказитель, расскажи нам, как был посрамлен Саддам?

Кто сказал ему: «Мы живы!», кто сказал ему: «Вы лживы!»,
Кто изрек в сетях наживы: «Мне отмщенье. Аз воздам!»?

Славу меж людьми стяжавши, горинспекция пожарных
Испытала джинна жало: обобрать он их решил!

К ним, забыв про стыд и жалость, он пришел, пылая жаром:
«Мол, налогов вы бежали, — заплати и не греши!»

Завтра утром, в жажде мести, главный городской брандмейстер
Объявился в темном месте, где сидел злодей Саддам,

И печатью, честь по чести, двери кабинетов вместе
С туалетом он, хоть тресни, опечатал навсегда.

Он воскликнул: «Вы грешите! Где у вас огнетушитель?
Плюс розетки поспешите обесточить, дети зла!

Ты, язви тя в душу шило, просто злостный нарушитель!
Думал, все тут крыто-шито? Отвечай-ка за козла!»

Джинн застыл в сетях обмана, под печатью Сулаймана,
Думал, жизнь как с неба манна, оказалось — купорос,

И сказал: «Герой романа, что делить нам два кармана?
Я, блин, был в плену дурмана. Подобру решим вопрос?»

С той поры узнали люди: не неси налог на блюде!
От Саддама не убудет, если малость обождет, —

Но пожарных не забудет, да, вовеки не забудет
И нести посулы будет благодарный им народ!

Восток жесток, Восток высок, и чья-то кровь уйдет в песок,
Чтоб вашей жизни колесо сломало обод,

«Подайте нищему кусок!» — взывает детский голосок,
Но ядовит анчара сок, и жалит овод.

Самум, песчаная пурга, взметнул разящий ятаган,
Галеры вертит ураган в огне зеленом,

Молись, глупец, своим богам, пади к Аллаховым ногам, —
Вернуться к милым берегам не суждено нам!

Восток хитер, Восток остер, и руку над тобой простер
Не скандинав — холодный Тор, а джинн багряный,

Шипит жаровнею простор, и дня пылающий костер
С песка шершавой дланью стер ночные раны.

Шипит кебаб, звенит рубаб, в гареме уйма знойных баб,
Но в сердце евнуха-раба тоска застыла:

Скажи, судьба, ответь, судьба, зачем Рустаму Рудаба,
Когда верблюжьего горба иссякла сила?

Восток — бамбуковый росток, клинка волнистый кровосток,
И над вознесшимся крестом — щербатый месяц,

Восток — барыш, один за сто, и указующим перстом
Фортуна тычет в твой престол: измерен? Взвесься!

О мир, где правая рука — взгляд беспощадного стрелка,
Седая мудрость старика, скопца пороки,

Где пыль — уснувшие века, где персик — женщины щека,
Где сколько смерть ни предрекай, махнешь в пророки,

Где право — красть, а правда — страсть, где любит власть
и губит власть, Где все равно — взлететь иль пасть, где вкус и запах,

Разинув ноздри, будто пасть, друг другом насладились всласть…
И зло глядит, готов проклясть, усталый Запад.

О, где лежит страна всего, о чем забыл?
В былые времена там плакал и любил,
там памяти моей угасшая струна…
Назад на много дней
мне гнать и гнать коней —
молю, откройся мне, забытая страна!..

Последняя любовь и первая любовь,
мой самый краткий мир и самый длинный бой,
повернутая вспять река былых забот —
молчит за пядью пядь,
течет за прядью прядь,
и жизнь твоя опять прощается с тобой!..

Дороги поворот, как поворот судьбы;
я шел по ней вперед — зачем? когда? забыл!
Надеждам вышел срок, по следу брешут псы;
скачу меж слов и строк, кричу: помилуй, рок!..
на круг своих дорог вернись, о блудный сын!..

Хлещут годы жгучей плетью, за спиной молчат столетья,
Собирался вечно петь я, не заметил, как допел —

Задыхаюсь в душной клети, сбит с пути, лежу в кювете,
Стар, гляжу — смеются дети; одинок, бреду в толпе.

Где надежда? Где удача? Ноги — бревна, сердце — кляча.
Спотыкаясь, чуть не плача, по извилистой тропе

В ночь тащусь, еще не начат, но уж кончен. Силы трачу,
На ветру, как флаг, маячу — ах, успеть бы!.. Не успел.

Скалясь с облучка кареты, что ж вы, годы, так свирепы?
На таком, как я, одре бы не лететь, плестись шажком —

Сбит стрелою пестрый стрепет, смолк травы душистый лепет,
Смутен жизни робкий трепет, хрупок прах под каблуком.