Генри Олди - Один плюс один

Сто раз бывал под пыткою
По делу и без дела,
За душу слишком прытку
Ответ держало тело.
Гуляй, эпоха, веселись,
Рви с языка слова!
В тени высоких виселиц
Шатался Франсуа.

Поэту кушать хочется,
Поэту выпить хочется,
Поэты так же корчатся
От боли, как и прочие,
А как поэтов вешают
Под колокольный звон!
К чему потомков вмешивать?
Не правда ли, Вийон?!

Года средневековые,
Простые да хорошие,
Слова цепями скованы,
Слова в застенок брошены,
Была у инквизиции
Святейших подлецов
Почтенная традиция —
Плевать словам в лицо.

Наш век давно не каменный,
Труднее понимать его,
Одни Вийоны в камерах,
Другие — в хрестоматии.
К чему перемывать белье
Всемирного сортира?
Да ну ко всем чертям ее!
Изыди, сгинь, сатира!

Поэту кушать хочется,
Поэту выпить хочется,
А дуракам хохочется,
А головы морочатся,
Гуляй, эпоха, веселись,
Рви с языка слова!
Пока поют у виселиц, Считай, что ты жива!

Ребенок любит фильмы про войну.
Команчи бьют ковбоев, те — шерифа,
Шериф схватился с рыцарем Айвенго,
Айвенго рубит шашкой Робин Гуда,
А Робин Гуд стреляет из базуки
В джедая, что свой лазер обнажил
И лазером наотмашь полосует
Трех Бэтменов.
Но позже, во дворе,
Ребенка лупит толстый одноклассник,
В песке и грязи густо изваляв,
Украсив синяками, — и ребенок
Бежит домой, сморкаясь и рыдая,
Чтоб целый вечер фильмы про войну
Смотреть.
Я, стоя за его спиной,
Печально улыбаюсь. Но мой опыт
Ему — ничто. Он любит про войну.

Гроза за горизонтом — немая.
В молчании небесных страстей
Не опытом, — умом понимаю:
Как больно умирать на кресте.

Когда уже не муки, а мухи
Жужжат над обезумевшим ртом,
Когда не серафимы, а слухи
Парят над одиноким крестом,

Когда ни упованья, ни веры,
А гвозди и терновый венец,
Когда не ангел — легионеры
Торопят равнодушный конец,

И больше ни апреля, ни мая,
Набат в виске взорвался и смолк…
Не опытом, — умом понимаю.
А опытом не смог бы.
Не смог.

Ножки в тазик опущу
С теплою водой,
Всех обидчиков прощу, —
Добрый, молодой, —
Хлопну рюмку коньяку,
Тихо мудрость изреку,
Например:
«Кукуй, кукушка!
Скучно суке на суку!..»

Миру — мир, козлу — капуста,
Доминошке — «дубль-пусто»,
Ах, приди, моя Августа,
Разгони печаль-тоску!

Ножкам в тазе трын-трава,
В радио — Кобзон,
За окном в снегу трава,
Значит, есть резон
Хлопнуть бодро по второй,
Уяснить, что я — герой,
И отчалить по сугробам
Поздней зимнею порой.

Мы свои права качали
В романтической печали,
Где, Августа, локон чалый?
Где любовный геморрой?!

Ножки в тазик с кипятком,
Душу — на ледник,
С симпатичным коньяком
В доме мы одни,
Что хандра мне? Что мне грусть?
Я от грусти этой прусь,
Я коньяк заем капусткой —
Ох, люблю капусткин хруст!

Мама стекла мыла в раме,
Звонки бубны за горами,
Нет — лоточникам во храме!
Свята Киевская Русь!

Допиваешь? Допивай!
Баю-баю-баю-бай…

Я плыву на корабле,
Моя леди,
Сам я бел, а конь мой блед,
То есть бледен,

И в руке моей коса
Непременно.
Ах, создали небеса
Джентельмена!

Нам не избежать молвы,
Моя леди,
Я ведь в саване, а вы —
В старом пледе,

То есть оба не вполне
Приодеты.
Я скачу к вам на коне:
Счастье, где ты?!
На крыльцо ступлю ногой,
Моя леди,
Вот для леди дорогой
В рай билетик,

Попрошу вас неглиже
В кущи сада…
Что? Ошибся? Вы уже?!
Ах, досада!

Расседлаю я коня,
Моя леди,
Не сердитесь на меня,
Мы не дети,
Над могилкою звезда,
Ночь покойна…
Ну, бывает. Опоздал.
Что ж такого?

Я не знаю, какая строка обернется последней,
На каком из аккордов ударит слепая коса,
Это вы — короли; я — наследник, а может, посредник,
Я — усталое эхо в горах. Это вы — голоса.

Перекрестки дорог — узловатые пальцы старухи,
Я не знаю, какой из шагов отзовется бедой,
Это вы — горсть воды; я — лишь руки, дрожащие руки,
И ладони горят, обожженные этой водой.

У какого колодца дадут леденящей отравы,
Мне узнать не дано, и глоток будет сладок и чист,
Это вы — соль земли; я — лишь травы, душистые травы,
Вы — мишень и стрела, я — внезапно раздавшийся свист.

От угрюмых Карпат до младенчески сонной
Равенны Жизнь рассыпалась под ноги звоном веселых монет,
Вы — горячая кровь; я — ножом отворенные вены,
Вы — июльское солнце, я — солнечный зайчик в окне.

День котомкой висит за спиной, обещая усталость,
Ночь укроет колючим плащом, обещая покой,
Это вы — исполины; я — малость, ничтожная малость,
Это вы — гладь реки, я — вечерний туман над рекой.

Но когда завершу, упаду, отойду в бездорожье,
Замолчу, допишу, уроню, откажусь от всего,
Вас — великих! могучих! — охватит болезненной дрожью:
Это он, это мы, и какие же мы без него…

Жизнь шута
Прожита.
Бубенцом не спугнуть панихиды.
Ни меча,
Ни щита,
Нищета — и под сердцем змея.
Жизнь шута —
Чушь. И та
Не в тени Громовержца эгиды,
А под сенью
Креста.
Приглядись: это ты. Это я.

Жизнь царя —
Все зазря.
Оградит ли дворец от Курносой?
Скучен прах —
В янтарях,
В позолоте чудесной парчи.
Жизнь царя,
Говорят,
Хороша — ни пинков, ни разносов,
А заря
Сентября.
Если знаешь другое — молчи.

В чем печаль
Палача?
В том, что красный колпак не двуцветен.
В чем судьба
Палача?
В том, что плаха, увы, не престол.
И ночами
Свеча
Оплывает, не в силах ответить:
Что дрожит
У плеча?
Кукиш клоуна — царским перстом.

На океанском берегу
Молчит вода,
И бьется в пене, как в снегу,
Медуз слюда,
Не пожелаю и врагу
Прийти сюда.

Здесь тихо спит в полночной мгле
Веков венец,
Здесь тихо дремлет на скале
Слепой дворец,
И в бельмах окон сотни лет —
Покой.
Конец.

Во тьме, безумнее, чем тьма,
Поет гобой,
И пятеро, сойдя с ума,
Сплелись судьбой —
Король, и дряхлый шут, и маг,
И мы с тобой.