Генри Олди - Один плюс один

Пусть кромешен ад, и спасенья нет,
Пусть не светит ни нам, ни им,
Но как в старой песне,
Спина к спине,
Мы стоим. Мы еще стоим.

Они уходят, великие,
Они остаются ликами,
На стеклах оконных бликами,
Аккордом, мазками, книгами —
Но телом уже не здесь.

Мы их провожаем, малые,
Становятся дочки мамами,
Рассветы дымят туманами,
Качается медный маятник…
Мы — есть. Да, конечно — есть.

Мы в ночь уплываем с койками,
Мы пьем, если плохо, горькую,
Мы лет проживаем сколько-то,
Мы сумрак считаем днем,

Строкою, мазком, нелепостью
Мы прах воздвигаем крепостью,
Врачуем усталость дерзостью,
Бичуем огонь огнем.

А нам говорят: «Вы — малые,
Ничтожества вы карманные,
И ваши апрели — маями,
А ваш самолет — трамвай!»

Не споря, мы соглашаемся,
На прения не решаемся,
Окраиной жизни шастаем,
Все просим: «Не убивай!»

Все молим судьбу: «Пожалуйста,
Еще на денек нам жар оставь,
Иначе потом не жалуйся,
Когда мы сдадим ключи —

Ведь там, за чертою синею
Мы, слабые, станем сильными,
Безликие, станем именем,
Безмолвные, прозвучим».

Вот — вам оставаться малыми,
Вот — мучиться вам кошмарами,
Вот — вам становиться магами,
Бессонниц поводырем,

Но блики стекла оконного,
Но топот отряда конного,
Но холод лица знакомого…
Мы это не заберем.

А давайте закроем глаза?
А давайте посмотрим сквозь пальцы?
Неприятно в отбросах копаться,
Неприемлемо душу терзать.

Это он, а не я — я прекрасен,
Это вы, а не мы — мы тихи…
В оппозиции к матерной фразе,
Любим розы, детей и стихи.

Наши девочки носят оборки,
Наши мальчики носят очки;
Если ваши вульгарны — за борт их,
Пусть поплавают там, дурачки,

Все на дно — прохиндеи, паяцы,
Драчуны, грубияны, ворье…
А давайте посмотрим сквозь пальцы
И на жизнь, и на гибель ее?

Я знаю, что время — змея с изумрудом во рту,
Я слышал, что люди сгорают, шагнув за черту.
Я видел ослепший огонь и прозревшую темноту,
И птиц, обездвиженных на лету.
О, что мне еще осталось?

Я встретил двух карликов, знавших большую любовь,
Я встретил младенцев, бессмысленно рвущихся в бой,
Я встретил пророка — он был и немой, и рябой,
И с заячьей, робкой губой.
Последней я встретил усталость.

Она мне сказала: «Я больше, увы, не могу.
Всегда на лету, на скаку, на бегу, на кругу,
В надежде хоть раз отдохнуть на морском берегу,
Да хоть на кровавом снегу —
И где эта дура-надежда?

Поэт, ты поджарист, как свежий ржаной каравай,
Поэт, ты свингуешь, как Дюк, заиграв «Караван»,
Поэт, ты дымишься дурманом, ты — чудо-трава,
Которая вечно права
Снаружи, в середке и между,

Ответь мне, зачем я нужна, если вы — бегуны,
Зачем я мешаю вам жить, если шансы равны,
Зачем я брожу, словно тень, от стены до стены,
Зачем протираю штаны
На теплой скамье подсудимых?

Зачем нам встречаться на зябком пороге души,
Зачем нам чеканить монеты ценней, чем гроши,
Зачем спотыкаться, бежать, торопиться, спешить,
Когда и в грозе, и в тиши
Все тропы неисповедимы?

Кому интересен мой жребий, мой век, мои терки с судьбой?
Ты помнишь пророка, который немой и рябой?
Он был моим братом, он джазовой вился трубой,
Он — в скалах ревущий прибой,
Я — change «рупь за двести»,

Возьми меня, брат, я от корки до корки твоя,
Дай мне отдохнуть у кастальского чудо-ручья,
Я в душу твою заползу, как слепая змея…»
Я внял монологу ея,
Отныне мы вместе.

У меня проблемы с ритмом,
Я иду по нити рифмы,
Как Тезей в глубинах Крита
По извивам Лабиринта —

Где-то всхлипнула гитара,
В шуме моря — слог Пиндара,
Рядом тихо бродит старость
С головою Минотавра,

Обещает съесть на ужин.
Я ей очень, очень нужен.

Я иду нагой Европой,
Я стопою плоскостопой
Попираю грудь и попу
Красоты, вошедшей в штопор —

Ритмобуги-вуги-боги,
Как развалины, убоги,
Ударенье лупит в бонги,
Безударность вышла боком

И танцует, приседая,
Как проказница седая.

У меня проблемы с ямбом,
У меня беда с хореем,
Я по кочкам и по ямам
Пру египетским евреем —

Бросив просо, что я сеял,
Пирамиду, что я строил,
За заикой-Моисеем
Неопознанным героем

Тороплюсь уйти в пустыню
Где за сорок лет остыну.

Я вздыхаю аритмично,
Я чихаю неприлично,
Если Бога встречу лично,
Зачитаю ему спич мой:

Боже-боже, будь ты грозен
Или милостив — не к прозе
Снизойди, а к нашей позе:
В поэтическом навозе

На карачках-четвереньках
Шутовской струною тренькать.

Пройду по миру,
Аки по суху,
Даже пяток не замочив,
Неприкаянный,
Неопознанный…
Кто не верит мне — тот молчи!

Пройду по миру,
Как по лезвию,
Не обрезав ни волоска,
Безответственный,
Безболезненный…
Кто не верит — не зубоскаль!

Пройду по миру
Силой-правдою,
Сталью прочною, листовой,
Без ущербинки,
Без царапинки…
Сам не верю — да что с того?

Ассоль семидесяти лет
Идет на берег,
Глядит на чаячий балет,
Тоске не верит,

И до полуночных часов,
Надежду грея,
Ждет — нет, не алых парусов,
Но мужа Грея.

Не тюльпаном в саду, не страдальцем в аду,
Не пророком, в чьем сердце — тоска,

А последним в роду по дороге бреду —
Словоблуд, виршеплет, зубоскал.

Бормочу, как в бреду, на бегу, на ходу —
Все слова, да слова, да слова —

Не боец, не колдун, и властителем дум
Не бывать мне. Хожу в дураках.

Не ходите за мной. За моею спиной
Не укрыться от бурь и дождя.

Я не ломоть ржаной, не гашиш, не вино —
Я — никто. Я — забытый рассказ.

Память снов, соль основ, трубный вопль ослов,
По стремнине несущийся плот,

Терпкий воздух лесной, уж, сверкнувший блесной —
Зубоскал, словоблуд, виршеплет.

Вагон поскрипывал цикадой,
Вагон выстукивал фламенко,
Закат, багровый и рукастый,
Вставал над дремлющей планетой,