Генри Олди - Один плюс один

Нас однажды не станет. Судьба улыбнется другому —
И другие поэты рискнут залететь на Парнас.
На скамейке газетку разложат соседи по дому,
Будет хлеб, будет водка… Но все это будет без нас.

Нас однажды попросят: валите, мол, братцы, с планеты,
И без вас мало места, и дорог весьма кислород…
Мы кивнем и отчалим. Ведь спорить желания нету.
Есть желанье вернуться — такой мы упрямый народ.

Не верю я, что бог — косноязычен,
Что наплевать в запале божеству,
Как звать листву, весеннюю траву,
Каков у моря штормовой обычай,
Или какого черта я живу
На этом свете.
Верю в точность слова.
Оно и только — вечности основа.

Однажды приходит октябрь, а за ним — дожди,
И вместе с дождями — тоска, депресняк, хандра,
Все кажется, что на облаке кто-то сиднем сидит
И льет нам помои на голову — вон он, гляди! —
Из ведра.

Он вертит пригасшим нимбом, зацепленным за рога,
И курит бычок до фильтра, и смачно плюет в зенит,
И морось ему, мерзавцу, немерено дорога,
И в ухе его есть колокол, который — да сгинь же, гад! —
По нам звенит.

Однажды приходит ноябрь, а за ним — метель,
И скрип под ногами, и снег, и морозные витражи,
И кажется, что теплее нет рифмы нам, чем «постель»,
И двери срывает с петель, а может быть, и с петель —
Дрожи!

Однажды проходит жизнь, и приходит смерть,
И гроб, и поминки, и водка, и с ливером беляши,
И надо, брат, изловчиться, загнуться крюком, суметь
Остаться нелепой искрой, сварганить Костлявой месть —
Пляши!

Пляши до прихода марта, вприсядку беги в апрель,
Из сора, из груды пепла хоть как-то, а прорастай
Побегом, стрелою, кукишем — врежься, как в стену дрель,
Лай псом подзаборным, рыбой на зорьке плесни в Днепре —
С моста

Рыбак одинокий глянет, докурит святой бычок,
Надвинет поглубже кепку, светящуюся как нимб,
Копытом пристукнет в раже: мол, плаваешь, дурачок?
А я-то шагаю мимо, а я-то здесь ни при чем —
Тони!

И снова мелькает лето, и снова октябрь дождит,
И снова на зябкой туче скучает рыбак шальной,
И снова душе морока: не бойся, не верь, не жди,
Не спи — я, душа, замерзну! Расплескивай, береди —
За мной!

Мельчаем, господа!
Какая там дуэль…
Залезешь в Интернет, в журнале сцедишь яду,
Прочтешь: и ты, мол, Брут? Ответишь: я, мол, Яго…
И — плюх, как в никуда,
В холодную постель.

Закисли в дураках,
Бухаем, а не пьем…
Спешим закончить тост, не дожелав до края,
Ширинку расстегнем у дряхлого сарая,
Сольем ведро пивка,
И каждый — при своем.

Здоровье, быт, среда…
Не шашкою сплеча-с —
Бананьей кожурой противника бичуем,
И памятью себя, как водкою, врачуем:
Мол, раньше, господа!..
А раньше — как сейчас.

Звезды разговаривают басом,
Каждая — непризнанный Шаляпин,
Над горбом унылого лабаза
Ходит месяц с тросточкой и в шляпе,

У него серебряные пальцы,
У него латунные колени,
Он распялил ночь на круглых пяльцах,
И снует игла вселенской лени.

Громоздятся вековые липы
В облаках слепого аромата,
Может, до рассвета будет ливень,
Может, и не будет. Вся примята,

Росная трава блестит слезами
У обшивки старого карбаса.
Смотрит месяц желтыми глазами,
Звезды разговаривают басом.

Раздаю долги, только не берут,
Раздаю долги — не берут, хоть плачь,
Говорят: ты, парень, безмерно крут,
Битый волк, братан, тертый ты калач,

Ты не должен нам ни копья — увы!
Ты не должен нам ни полушки — бред!
Не сечет топор твоей головы,
Не берет коса твоих зрелых лет,

Не возьмем с тебя ни рубля, братан,
Не возьмем, и все, хоть пляши, хоть стой,
Богатеем ты век свой коротай,
И не зарься на наш карман пустой.

Я держу долги в потненькой горсти,
Я поклоны бью, умоляю взять:
Кредитор, прости, грех мой отпусти…
Почему — нельзя? Кто сказал — нельзя?!

Мы ж с тобой друзья, мы же не враги,
Чей такой указ, чтоб прощать долги?

Что скажешь, приятель Атлант,
Расстроенно горбясь?
Что небо на плечи — талант?
Проклятие?
Гордость?

Что холка устало трещит
Не по-человечьи
И небо — трагический щит —
Так давит на плечи?

Подай мне подушку, Геракл,
И корочку хлеба.
Какой же я, братцы, дурак,
Со всем вашим небом…

Я вас люблю. Конечно, неуклюже.
Что ж, как могу.
Я вас люблю, как старый тигр из плюша,
И ни гугу.

Моя любовь не знает фейерверка,
Колец огня,
Гусарская расшитая венгерка
Не для меня,

Иным — хрусталь об пол, с Елены слепок,
К ногам — весь мир.
А у меня есть только я, нелепый,
И все.
Возьми.

Наброском майской синевы,
Неразличимым — еле-еле —
Нежнейшим — так лежали вы
На черном бархате постели.

Немой, как пень, с недавних пор,
Нагой — в глубинах цитадели,
Не я схватился за топор
На черном бархате постели.

Над хризантемой взвился рок —
Нет!.. лепестки похолодели —
Не кровь, не смерть, но серебро
На черном бархате постели!

Ночь оловянных лошадей,
Ночь безъязыких свиристелей,
Надежда двух слепых людей
На черном бархате постели…

Но если так, пускай. Финал.
Но если нет? — под шум метели.
Но если да? — я это знал
На черном бархате постели.

Но если ты? — свистит топор.
Но если мы осиротели?
Но если?.. — кончен давний спор
На черном бархате постели.

Но оловянен быстрый конь,
Но неподкупны в чаще ели,
Но не погас святой огонь
На черном бархате постели —

Но хризантемы отцвели,
Но саксофоны онемели,
Но вот он, самый край земли —
На черном бархате постели…

Не надо плакать, господа, не надо плакать,
К чему нам лишняя вода — дурная слякоть,
К чему, дружок, точить слезу острее бритвы,
Когда на голубом глазу иные ритмы,
Иной фасон, иной пейзаж, размах особый —
Идет с окраины гроза, запахло сдобой,
Мальчишка гонит колесо крюком железным,
Собака тащится в лесок; десяток лезвий
Вспорол притихший горизонт. Раскаты грома
Напоминают, что резон остаться дома,
Пить чай, читать, глядеть в экран, любить кого-то,
Лежать в постели до утра, страдать зевотой,
Скучать, томиться, знать, что жизнь проходит мимо,
Что цели — просто миражи, что скорби мира
Остры, как летняя звезда, что очень скоро…
Давайте плакать, господа! Восплачем хором!