Лев Долгопольский - Прошедшие лабиринт [СИ]

— Вечно вы мне эту гангрену припоминаете, — засмущался Генка. — Подумаешь, увидел в книжке, испугался, с кем не бывает.

— Значит, не гангрена и не зубы. Тогда что же?

— Понимаете, тетя Марина, — быстро затараторил Генка, — у меня с утра живот болит, просто ужас. Как из дома вышел — так сразу и прихватило, дышать больно. Вот, смотрите! — и Генка со стонами задышал.

«Домой, домой, домой, — бормотал он про себя. — Отпустите меня домой, тетя Марина, очень нужно, очень, очень».

— Сейчас проверим, — медичка наклонилась к нему и принялась ощупывать Генкин живот. — Тут больно? А тут? И тут тоже больно? И здесь?

— Да, везде больно, тетя Марина, и вот тут тоже больно!

— Все с тобой ясно, Вяльцев, ничего у тебя не болит. Иди-ка ты лучше обратно на урок.

— Но, тетя Марина, очень больно, правда! — Генка никак не мог смириться с поражением.

— Если ты хочешь парочку уколов, у меня как раз…

Не дослушав фразы, Генка пулей вылетел в коридор. Медичку почти никогда не удавалось обмануть, но сегодня это было особенно обидно — все так хорошо начиналось! Вздохнув, Генка отправился на урок русского языка, уже не веря в свою сегодняшнюю счастливую звезду.

Василий Дмитриевич Прохоров, сотрудник физико-химической кафедры Подольского Пищевого Института, специалист по закрутке рогаликов, с тоской глядел на пыльную улицу в узкую щель между вишневыми плюшевыми гардинами. Да-да, в его квартире были вишневые плюшевые гардины с бомбошками по краям. Более того, даже стены, поелику возможно, были прикрыты вишневым плюшем, что сообщало всей комнате сходство с внутренностью дорогого гроба. Конечно же, Прохоров любил говорить, что это уступка агрессивному вкусу тещи, но сам-то он знал настоящую причину своей патологической тяги к плюшу.

Сам будучи Наблюдателем, он был прекрасно осведомлен о том, что только вишневый плюш препятствует проникновению всевидящего ока Наблюдателей в помещение. Причина этого была неизвестна ученым Общества, несмотря на все усилия найти разумное физическое толкование. Более того, с появлением и распространением плюша в середине 18 века, ограничение способностей Наблюдателей вызвало небольшую панику в рядах Посвященных. Произошел даже локальный Плюшевый Бунт, предводители которого утверждали, что свойства парацельсия ослабевают, и недалек тот час, когда пропадут совсем! Бунт был с легкостью подавлен авторитетами, а зачинщиков погнали взашей, лишив всех регалий. С вишневым плюшем решено было бороться просто: прививать населению уверенность, что вишневый плюш — это признак мещанского вкуса и дурного тона. Население поддавалось, но не всегда.

Итак, Прохоров в тоске смотрел на улицу. Уж как он старался… уж как он пытался увильнуть от этого пыльного, тоскливого, обветшалого Общества… Не получилось. Василий Дмитриевич привычно закручинился. Это он делал всякий раз, когда вспоминал свою загубленную жизнь. Жизнь, которая была предопределена с первых дней. Обучение в Адептах, которое за последние четыреста лет не изменилось ни на йоту — зубрежка Устава, изучение Основных Вех, Иерархии, Кодекса Чести Посвященных. Как же все это было затхло! На улице шумели войны и весны, девушки в старательно отглаженных простеньких платьях приятных оттенков скользили глазами и проходили мимо… И все это отдать за Общество якобы Сверхчеловеков?

Была, правда, еще слабая надежда — более половины прошедших Преображение оставались просто людьми. С ними поступали незатейливо — отправляли к ближайшему Гипнотику, который вкладывал им в мозги ложную память, и счастливцы уходили в Большой мир, начисто позабыв о своем провалившемся Великом Предназначении. Ну, видели порой странные сны, так мало ли что кому приснится?

Прохоров ждал дня Преображения столь же страстно и исступленно, как и прочие Адепты. Но по совсем другой причине: он жаждал провала.

День Преображения был обставлен с присущей всем традициям Общества дешевой помпезностью: было в избытке мантий, плащей, шпаг, орденов непонятных государств и регалий невнятных достоинств. Прохоров в очередной раз дивился на способность авторитетов раздуть любое действие до абсурда: казалось бы, что может быть проще и тривиальнее, чем процесс проглатывания заветного снадобья и запивания его водой? Так нет же, воду надо было хлебать непременно из какого-то исторического кубка… Неизвестно, когда его последний раз мыли. Прохоров брезгливо поежился, припомнив железистый вкус той водички.

Увы и ах! И тут бедному Прохорову не подфартило. Он проснулся поутру после Преображения с жуткой головной болью, тяжестью в желудке от несвежей воды и способностью видеть сквозь стены. А порой он даже мог видеть внутренности человека. И в том, и в другом случае зрелище было всегда неинтересным, а подчас и просто неаппетитным.

Еще полгода ушло у Прохорова на получение человеческой специальности. После мутных наук Общества изящество искусства замешивания теста и выпечки хлебобулочных изделий потрясло молодого Васю своей надежностью и очевидной пользой. А уж курс научного коммунизма в той его части, где говорилось о преимуществе социалистического строя перед капитализмом, он вообще усвоил за один день. У него даже мелькнула крамольная мысль, что эти преимущества придуманы ровно по тому же принципу, что и обоснования Содержания в Секрете Рецепта Парацельсия. Во всяком случае, доводы были столь же расплывчаты и противоречивы.

Авторитеты и лично шеф не скрывали своего удивления, когда Наблюдатель блестящих способностей Прохоров выбрал для своего обитания скромное Подмосковье.

— Там же ничего не происходит! — говорили они и качали головами.

— А вдруг! — ярился в своих возражениях юный талант. — А вдруг произойдет, а у нас фланги не прикрыты! Фланги — крылья победы, — цитировал он то ли Устав, то ли известного спортивного комментатора Озерова. А сам думал про себя: «И очень хорошо, что ничего не происходит… Хватит с меня».

Прохоров без труда получил скромную должность на кафедре в Подольском Пищевом и с жаром принялся за работу. Если бы не способность видеть сквозь стены, он бы забыл свою монастырскую юность в Обществе, как страшный сон.

Скоро нагрянула и его единственная, светлая и бескрайняя любовь. Он полюбил свою будущую жену с первого взгляда, едва увидел ее, в застиранном халате вишневого плюша, выносящей мусорное ведро. Жена его, женщина ровного, легкого, незлобивого нрава, не раз посмеивалась над романтичностью своего благоверного. «Ну это ж надо, — любила рассказывать она своим приятельницам, — Васенька в честь того старого халата меня теперь все время заставляет носить вишневый плюш». Но ни к каким семейным раздорам пристрастия Прохорова не приводили.