Дин Лейпек - Вероника Стейнбридж покидает зону безопасности [СИ]

Тим немного помолчал. Казалось, что так много слов дается ему с трудом.

– Начались протесты, – продолжил он после паузы. – Вмешалось федеральное правительство, проекты переработали. Появились прибрежные террасы в Уинтропе и Норфолке. А этот район так и остался незастекленным. Постепенно прежние владельцы все равно уехали отсюда. Когда Зону закрыли, они оказались в изоляции. Дома распродавались по дешевке. Их скупили мелкие дилеры недвижимости. Стали сдавать мигрантам, работающим в Зоне. Юридически, этот район тоже принадлежит Зоне. Но у людей здесь нет «айди». И медицинской страховки.

Вероника посмотрела вслед паре – две маленькие фигурки на границе воды и песка.

– Здесь все еще женятся и выходят замуж, – чуть тише продолжил Тим. – Рожают детей. Как сто пятьдесят лет назад, дома. Позвав знакомую повитуху. Растят их. Без медицинской помощи. Школ. Социальной поддержки.

– Об этом ты тоже пишешь? – так же тихо спросила Вероника.

– Я пишу обо всем. Обо всем, чего здесь не должно было быть.

|9|

Пошли дожди, и поездки на океан временно прекратились. Раньше Вероника замечала разницу в погоде только по тому, как менялось освещение – в особенно пасмурные дни приходилось рано включать в студии свет, и это очень расстраивало Веронику. Промокнув под дождем первый раз в жизни – они не успели дойти до выхода из Зоны несколько кварталов, когда полило – Вероника по-новому увидела потоки воды, текущие по стеклу над улицами. Она знала, как Тим не любит эти крыши, но сама радовалась, что может идти по сухим плитам мостовой, не боясь промочить ноги.

– Ника, ты когда-нибудь видела зонт? – спросил Тим в субботу – он собирался куда-то уходить.

Вероника не любила, когда он оставлял ее в выходные – те дни, которые она могла целиком провести в студии – и потому только коротко помотала головой. Тим достал из чемодана черный сверток, расстегнул ремешок, что-то нажал – и внезапно скрылся за выстрелившей в Веронику темнотой. Она вскрикнула и отпрыгнула назад. Черный круг вертелся засасывающим водоворотом. Тим выглянул из-за зонта, рассмеялся.

– Я скоро, – бросил он, снова нажимая на кнопку. Темнота послушно свернулась, сложив обтянутые нейлоном спицы, и исчезла вместе с Тимом за дверью.

Вероника не вернулась к холсту – пустота студии сбивала с толку, мешала сосредоточиться. Она стояла у окна, рассматривая туманный горизонт – где-то там скрывался за пеленой дождя океан.

Тим пришел вечером. К тому моменту набухшее от воды небо потемнело, а город зажегся ожерельем окон и подсвеченных улиц. Мокрый раскрытый зонт сушился у входной двери. В ту ночь Вероника осталась в студии – проснувшись незадолго до рассвета, она увидела темный круг, черной дырой заполонивший угол прихожей. Вероника тихо выбралась из-под пледа, прокралась к двери. Неловко подняла зонт – он норовил выколоть глаз и оцарапать лицо острыми спицами – и нажала на кнопку на рукояти. Раздался щелчок, прошуршала высохшая ткань.

– Что ты там делаешь? – сонно спросил Тим.

– Ничего. Спи, – шепнула в ответ Вероника, отчего-то пряча сложенный зонт за спиной. Теперь, сморщенный и бесформенный, он почти не пугал ее, и только воспоминание о скрытой внутри тьме заставило Веронику быстро положить зонт в угол и вернуться под одеяло. За окном снова пошел дождь – капли стучали в высокое окно, разбиваясь прозрачными кляксами и быстро сбегая вниз.

– Тим? – тихо позвала Вероника.

– М-м-м?

– Купи мне зонт, пожалуйста, – попросила она. И, подумав, добавила: – Только не черный.

|10|

Иногда Вероника стала приезжать на побережье одна. Когда Тим был слишком занят – что в последнее время случалось с ним все чаще – она клала в сумку пестрый зонт, крафтовый блокнот для набросков, пастель, уголь, сангину, мел или соус и ехала на восток. «Томсон, один, стандарт» – говорила она в домофон, произнося фамилию Тима, как заклинание. «Сколько часов?» – дребезжал домофон. «Не знаю», – честно отвечала Вероника. Она действительно не знала. Это было непредсказуемо.

Сидя на пляже или на одной из редких скамеек, расставленных на бетонной дорожке вдоль самой кромки песка, Вероника рисовала – песок, воду, небо. Прилетали чайки, большие, наглые, подбирались поближе, хищно косясь одним глазом. Поначалу Вероника побаивалась их – она никогда не видела птиц так близко от себя. Но чайки, обнаружив, что у нее нет еды, теряли к ней всякий интерес, и постепенно Вероника привыкла к этой ежедневной инспекции.

После дождей снова вернулось тепло – осеннее, неуверенное, деликатно ласкающее кожу мягкими лучами солнца. Песок стал холодным, и Вероника брала с собой старую драпировку, чтобы сидеть на ней у воды. Побережье опустело, редкие прохожие будто несли с собой плотную сферу личного мира, заставляющую обходить друг друга на расстоянии. Каждый пришедший на пляж был там один, и остальные уважали его уединение.

В субботу Вероника приехала к океану еще до полудня. Ветер сдувал прогретый солнцем воздух, но дети все равно бегали по берегу, катались на велосипедах и скутерах по бетонной дорожке. Из открытых окон проезжающих мимо машин раздавалась громкая музыка, заглушавшая на мгновение звонкие голоса.

Дети пугали Веронику не меньше чаек – в Зоне их тоже нельзя было встретить на улице. «Чистые» росли и воспитывались в разных учреждениях в районе Джамайка-Плейн, где у каждого такого заведения была своя небольшая, перекрытая стеклом территория. Когда Вероника росла там, в центре было не так много безопасных улиц, не говоря уж о Парке. С тех пор Зона Безопасности выросла в цельную структуру – ты мог пройти пешком из одного конца в другой, не рискуя оказаться на солнце, – но традиция уже сложилась, и, лишь став подростками, «чистые» начинали постепенно социализироваться. Чаще всего это были различные программы волонтерства – кроме навыков общения с незнакомыми людьми здесь прививались правильные принципы, основы нравственности и морали.

«Кто прививает основы нравственности этим детям?», – подумала Вероника, отложив в сторону блокнот, когда очередная шумная толпа промчалась мимо, едва не врезавшись в нее. Кто воспитывает их? Кто следит за ними? У Вероники, как и любого другого «чистого» ребенка, были очень размытые представления о семье. Частично это ассоциировалась у нее с парой, в которых жили многие в Зоне, частично – с комьюнити, общиной вроде их группы поддержки. Как растут дети в архаичных семьях, тем более – гетеросексуальных, ей было сложно представить.

Мальчишка на самом большом велосипеде развернулся и поехал обратно. Он был явно старшим – ростом с Веронику и с уверенным блеском в глазах, почти таким же, как у очков Тима. Мальчишка пролетел мимо нее, увлекая за собой кричащий и смеющийся шлейф, и Вероника снова проследила за ними взглядом.