Дин Лейпек - Вероника Стейнбридж покидает зону безопасности [СИ]

– Готова? – тихо спросил Тим, закрутив колпачок и убрав тюбик в карман куртки.

Вероника открыла глаза. Сделала неуверенный шаг вперед, положила ладонь на потертый металл ручки. И резко, порывисто распахнула дверь.

|7|

Мир вокруг был совершенно нереальным. Бледные, выгоревшие под солнцем дома с потрескавшейся краской. Люди, наблюдавшие за Вероникой из окон или проходившие мимо, смуглые, молчаливые, другие . Улица, покрытая пылью, широкая, открытая белому, слепящему небу.

И само небо, настолько огромное, что находиться под ним без привычного слоя стекла оказалось невыносимо. Здесь было слишком много света, слишком много воздуха, слишком много пространства. Купол Парка построили на огромной высоте – но даже там у пустоты над головой существовал предел, видимые и ощутимые границы.

У неба границ не было. Тонкий слой облаков, голубое марево атмосферы – и бесконечная бездна вселенной за ними. Веронике казалось, что она может упасть. Не на пыльную мостовую – туда, в небо. В пустоту.

Она шла осторожно, медленно, оглядываясь по сторонам, с опаской вдыхая непривычно горячий воздух. Ей стало жарко, хотелось снять кардиган – но под ним была блузка без рукавов, и все руки тоже пришлось бы мазать кремом. Тим шел чуть поодаль и пристально наблюдал за Вероникой, словно следовал за диким зверем.

Пару кварталов спустя Вероника обернулась.

– Это точно не опасно? – она показала свои руки.

– Точно, – кивнул Тим.

– Но ведь у всех «чистых» детей полная непереносимость ультрафиолета.

– Во-первых, не у всех. А во-вторых, это так. Но не потому, что они «чистые».

– Тогда почему?

– Из-за суппрессивов.

Вероника нахмурилась.

– Фоточувствительность обнаруживается с самого рождения. А суппрессивы начинают принимать в четырнадцать-пятнадцать.

– Верно. Но доноры, предоставлявшие клетки, уже принимали суппрессивы. У «чистых» после пяти фоточувствительность приходит в норму. Но им об этом никто не говорит. А затем они сами начинают принимать препараты. И снова не могут выходить на солнце. Если не хотят гарантированной онкологии.

– Но почему здесь об этом никто не знает? – удивилась Вероника. – «Чистых» изучали вдоль и поперек, тысячи исследований опубликовано. Почему никто не знает, что все дело в суппрессивах?

– Вот об этом я и пишу, – стекла очков блеснули – куда ярче, чем обычно, будто вся нестерпимая белизна неба отразилась разом. Вероника отвернулась и посмотрела туда, где улица заканчивалась странной пустотой.

– Там океан? – догадалась она.

Тим кивнул.

Оставшиеся несколько кварталов они прошли в полном молчании, и Вероника слышала бормотание голосов из открытых окон квартир, шум соседней улицы в Зоне, и еще далекий, глубокий, ровный гул, который становился все громче, постепенно заглушая собой все остальные звуки. Улица закончилась, упершись в заброшенную набережную, за которой простирался широкий пляж – и океан.

Вероника остановилась на краю растрескавшегося бетонного тротуара. От ее ног белесый песок уходил к воде – а там мягко и настойчиво, одна за другой на него обрушивались волны, грязно-серые в слишком ярком свете солнца.

Океан тоже был бесконечным – но в отличие от неба не отпугивал, а, наоборот, притягивал к себе, манил прикоснуться, ощутить спокойную мощь прибоя. Собранный из безликих капель, он был живым, дышал и даже, кажется, разговаривал. Рассказывал о чем-то.

– Хочешь подойти ближе? – спросил Тим, все так же пристально заглядывая Веронике в лицо.

Она кивнула, но не сдвинулась с места.

– Идем, – он взял ее за руку и потянул за собой, на зыбкую податливость песка.

Они дошли до того места, где волны, утратив всякий интерес к суше, откатывались, шипя и затихая, чтобы окончательно исчезнуть в грохоте разбивающейся пены. Тим выпустил руку Вероники и сел, обхватив одно колено. Вода подошла почти вплотную к нему, лизнув носок ботинка, и с тихим плеском убежала назад, в темно-серое чрево океана.

Вероника осторожно опустилась рядом, положив обе ладони на песок. Ей казалось, что она чувствует глухой удар всякий раз, когда новая волна разбивается о берег. И она ощущала землю – огромную массу планеты, которая могла удержать на себе океан и не раствориться в холодной пустоте вселенной.

Солнце скатывалась за их спиной все ниже, и выжженное небо наполнялось цветом, разливая по воде перламутр, наполняя волны прозрачной нежностью. Шум прибоя постепенно стих, превратившись наконец в еле слышный шелест, и песок остыл, отдав воздуху последний теплый вздох, оставшийся от жаркого дня. От горизонта на юге разлилась глубокая синева, она просочилась в океан – и тогда вода и небо слились воедино, а земля под ладонями Вероники утратила свою несомненную значимость, превратившись в бледное обрамление наступающей темноты.

Когда они ехали обратно, в трамвае почти не осталось других пассажиров, и кондиционер громко жужжал в полной тишине.

– Ты едешь домой? – спросил Тим за остановку до станции пересадки. Вероника молча покачала головой.

В студии она, не говоря ни слова, направилась к мольберту – и писала до самого утра.

Не океан – Вероника знала, что никогда не сможет его написать.

Она писала пыльную широкую улицу, а над ней – бесконечное темно-синее небо.

|8|

Вероника и сама не знала, в какой момент заметила это. На вторую, третью поездку к океану – а может, понимание накапливалось в подсознании, впитывалось в кожу, как горячий воздух и запах йода. Но однажды, сидя на берегу, Вероника увидела очередную пару, идущую за руки вдоль самой кромки воды, в который раз удивилась – и все предыдущие разы сложились в очевидную картину.

– Мне кажется, или здесь большинство пар – разнополые? – спросила она, прикрыв глаза от яркого солнца, чтобы лучше рассмотреть этих двоих. Девушка смеялась, откидывая каштановые волосы от смуглого лица, юноша что-то увлеченно рассказывал ей. Они прошли мимо Вероники и Тима – набежавшая волна стерла следы.

– Не кажется.

– Все гетеросексуалы Зоны переехали сюда? – пошутила Вероника.

– Они отсюда и не уезжали, – улыбнулся Тим.

Вероника удивленно взглянула на него.

– Что вам рассказывали про создание Зоны? – насмешливо блеснул очками он.

– Что ее начали строить двадцать лет назад… – неуверенно ответила она.

– А про Полосу Отчуждения – нет?

– Нет.

Тим сухо усмехнулся – Вероника уже хорошо знала эту недобрую улыбку.

– Проект остекления сначала включал в себя побережье. Здесь должен был быть второй купол. Еще больше, чем над Парком. Прогулочная зона на набережной, пляж. Даже несколько сотен ярдов воды. Но жители прибрежных районов взбунтовались. Не хотели, чтобы у них забирали побережье.