Алексей Кудашев - Ледяной остров

— Атаман!

Пес открыл глаза и, узнав хозяина, жалобно взвизгнул, попытался подняться, но не смог.

Трофимов, бросив Зарубину пиджак, осторожно взял собаку на руки, пачкая кровью рубашку и брюки.

Выходя следом за Трофимовым из сада, Зарубин еще раз оглянулся на окно веранды. Там, у открытого окна, появилась высокая седая женщина. Она нагнулась над подоконником, всматриваясь в темноту.

«Воры? — спросил себя Трофимов, торопливо поднимаясь на второй этаж, — Что им нужно? Нет, нет!» — Алексей Петрович похолодел, вспомнив о расчетах и чертежах в письменном столе, стоявшем на веранде. Год работы. Хорошо еще, что все законченное он на прошлой неделе сдал в секретный отдел объединения. Оставил у себя только некоторые новые наброски и расчеты. Но и они могут иметь не меньшее значение, если его предположения окажутся правильными. Кто же мог знать? Еще неделю назад ни один человек на свете не подозревал о его работе. Нет! Был такой человек. Кириллова. Но ей незачем лазить в окно ночью. У нее так же, как и у него, каждая формула в памяти, каждый чертеж она может точно воспроизвести на память. Не зря она столько потрудилась в лаборатории над проверкой многих теоретических выводов… Неужели все же что-нибудь попало в руки врагов?

Инженер, подхлестнутый этими мыслями, быстро пробежал последние ступени лестницы.

— Открывайте скорее дверь! — бросил он через плечо Зарубину. — Ключ в правом кармане пиджака.

Но не успел журналист вытащить ключ, как дверь открылась и они столкнулись с той женщиной, которую Зарубин видел в окне веранды.

— Батюшки! Что же это такое, Алеша? — испуганно застыла она на пороге.

— Мама, приготовь, пожалуйста, поскорее воду, чистую тряпку, бинт…

Трофимов осторожно положил раненую собаку на коврик, а сам кинулся на веранду, где стоял письменный стол.

Торопливо один за другим выдвигал он ящики. «Нет, все на месте. Не успели. Молодец, Атаман! А я-то шляпа! Держу такое у себя!..»

Инженер торопливо набрал номер телефона:

— Капитана Винокурова…

Когда Трофимов вернулся в переднюю, к перевязке было все готово. Атаман неподвижно лежал на потемневшем от крови коврике.

— Ничего, Атаман, крепись. Сейчас мы тебя забинтуем, а завтра придет врач. Поправишься! — ласково говорил Трофимов, как будто перед ним была не собака, а человек. Пес жалобно и виновато смотрел на хозяина и пытался лизнуть ему руку.

Когда перевязка была окончена, Алексей Петрович унес забинтованную собаку. Мать Трофимова, подавленная происшедшим, молча стояла в передней.

Чувствуя, что дольше оставаться в чужой квартире при создавшихся обстоятельствах как-то неловко, Зарубин прикидывал в уме, как бы ему уйти. Он уже стал было снимать с вешалки свою шляпу, но тут вернулся Трофимов.

— Не думаете ли вы, Павел Константинович, сбежать от нас? — Круглое, широкое лицо Трофимова осветилось приветливой улыбкой. — Ничего у вас не выйдет… Да! Я и забыл вас познакомить со своей матерью. Мама, это Павел Константинович, писатель.

— Ну, какой я писатель, — смутился журналист, пожимая широкую, немного загрубевшую ладонь матери Трофимова. — Я всего лишь корреспондент газеты и то еще как следует не освоил это дело.

— Вы не скромничайте, Павел Константинович, — обернулся Трофимов, перекидывая через плечо полотенце, — я читал сборник ваших очерков и рассказов. Совсем неплохо написано.

Зарубин еще больше смутился, вспомнив разносную статью одного критика, назвавшего его первый сборничек очерков и рассказов, изданный год назад, «сомнительной пробой пера».

— Это очень хорошо. Чувствуйте себя как дома, — просто сказала мать Трофимова. — Вы, наверное, недавно в Приморске?

— Да, всего несколько дней.

— То-то я вижу, загар к вам еще не пристал. Проходите сюда, — указала она на дверь, в которой скрылся Трофимов, — освежитесь холодной водой. Вот вам полотенце.

На веранде, куда Надежда Ивановна провела Зарубина, когда он умылся, было прохладно. Нежно благоухали цветы, ровным рядом стоявшие в кадках и горшках вдоль застекленной стены. Только один цветок лежал на полу, смятый и засыпанный землей. Тут же валялись черепки разбитого горшка. Плавно колыхалась легкая штора от струи уличного воздуха, попадавшего через разбитое окно.

«Должно быть, на улице резко похолодало», — подумал журналист, наблюдая за тем, как Надежда Ивановна, собрав в старое ведро землю, осторожно водворяла в него искалеченное растение.

— Вот ведь что натворили! — нарушила молчание Надежда Ивановна, привязывая стебель цветка к воткнутой в ведро палке. — И откуда еще берутся такие ироды?

— Смелые воры, и собаки не побоялись.

— Ну, смелости-то большой здесь нет. Они были уверены, что в квартире никого нет.

— Как так? — Зарубин вопросительно посмотрел на Надежду Ивановну.

— Конечно. Я ведь в это время, как всегда, пошла с Атаманом погулять. Эти жулики и выждали, когда мы уйдем. А я с полдороги вернулась: вспомнила, что газ не выключила. И как только я дверь открыла, так Атаман кинулся внутрь — должно быть, почуял чужих людей. Я услышала, как здесь, на веранде, что-то упало, залаял, зарычал Атаман. Бросилась я сюда, но сразу никак не могла найти выключатель. А Атаман уже рвал кого-то в саду…

Зарубин, слушая Надежду Ивановну, наблюдал, как ловко, без суеты наводила она порядок в комнате. Когда она, словно мимоходом, переставляла на другое место какой-нибудь предмет, то казалось, что другого, лучшего места для этого предмета в комнате нет. «Вот так же и мама», — вспомнил свою мать Зарубин.

Закончив уборку, Надежда Ивановна заглянула зачем-то за штору в темный провал разбитого окна и, повернувшись к Зарубину, грустно сказала:

— Жалко Атамана.

И замолчала, отведя в сторону затуманенные глаза. Так прошло немного времени, потом Надежда Ивановна как-то выпрямилась и, улыбнувшись, повернулась к Зарубину:

— Ну, а как вам, Павел Константинович, здесь не душно? — Она чуть хитро, совсем как Трофимов, улыбнулась и продолжала немного торжественно, с гордостью: — Это Алеша все. Он здесь, на веранде, работает. И у меня в комнате он сделал такой же холодильник. — Надежда Ивановна глазами показала на ромбическую трубчатую решетку под потолком, хорошо гармонировавшую с переплетом рам веранды.

— Так, значит, поэтому-то здесь так прохладно? — только теперь понял Зарубин.

— А то почему же еще? Раньше мы от жары задыхались. А теперь благодать…

Надежда Ивановна уже заканчивала уборку комнаты, когда вошел переодевшийся Алексей Петрович, Окинув взглядом веранду, он с досадой сказал:

— Эх, мама; что же ты наделала!

— Что такое, Алешенька? — Надежда Ивановна, держа в руке влажную тряпку, с недоумением посмотрела на сына.