Алексей Кудашев - Ледяной остров

— А каковы перспективы этого вашего открытия? — не отставал Дубравин.

— Поживем — увидим, — уклончиво ответил Трофимов.

— Да, забавная штука! — заговорил профессор, вставая из-за стола. Когда он говорил о чем-либо серьезном, он непременно должен был ходить. — Между прочим, я сегодня уже перестаю удивляться. Это был действительно удивительный для меня день. Я побывал на Песчаной косе. Туда я ехал через Белые камни, а обратно — вдоль побережья. Приморские нефтяные промыслы я знал хорошо. Именно знал. Здесь я начинал свою, так сказать, геологическую карьеру еще до революции, здесь же работал в двадцатых годах, не раз бывал в этом районе и после. И вот этих знакомых промыслов и, можно сказать, родных мест я не узнал. Ведь вы же, Алексей Петрович, не только оживили мертвые и омолодили старые промыслы, но и сказочно изменили их внешний вид. Кто бы мог подумать, что на этих голых камнях, покрытых нефтяной грязью, будут цвести виноградники, лимоны, апельсины…

Зарубин, занявшийся ужином, вначале не очень внимательно слушал Дубравина. Но постепенно слова Дубравина все больше и больше заинтересовывали корреспондента. Отложив вилку, он вооружился блокнотом и карандашом. А Дубравин все говорил и говорил. Он шагал по комнате то быстро, то медленно, то останавливался, трогал что-нибудь руками и снова шагал.

Неожиданно он остановился в конце комнаты и заглянул за диван, которым был отгорожен лежавший в углу Атаман.

— Что случилось, Алексей Петрович?

Трофимов коротко рассказал о происшедшем.

— Н-да, — задумчиво вымолвил профессор, но тут же встрепенулся: — А вы знаете, что про ваши дела пишут американцы?

— Что оживление промыслов — это советская пропаганда?

— Вы читали? Смешно, не правда ли?

— Ну что ж, они, сами того не подозревая, пожалуй, правы. Мы не такие уж заурядные пропагандисты, — ведь самый лучший вид пропаганды — это дела, а дела у нас неплохие.

— Да, я также полагаю, что у нас еще будет немало случаев для подобной пропаганды. Вот об одном таком возможном случае я и хотел с вами поговорить. — Дубравин замолчал и задумался.

— Я вас слушаю, Николай Дмитриевич, — Трофимов поудобней устроился в кресле, откинувшись на его плетеную спинку.

Помолчав минуту, профессор продолжал:

— Приморские месторождения, как вам известно, находятся на линии Снежных гор, идущих к Приморску с северо-запада. Вдоль этой горной цепи повсюду нефть. Из всех месторождений, расположенных в полосе Снежных гор, Приморские — самые значительные. Снежные горы у Приморска не кончаются. Они лишь опускаются под море и уходят дальше, на юго-восток. По ту сторону моря цепь гор вновь поднимается, но уже не столь значительно, как здесь. На невысоких горах по ту сторону моря расположены нефтяные месторождения Кзыл-даг, Небит-даг, Султан-даг и многие другие. Нефтеносен и полуостров Асфальтовый.

Теперь давайте горную цепь мысленно разделим на три части: западную — по эту сторону моря, центральную — под морем и восточную — по ту сторону моря. Каждая часть длиной в несколько сот километров. Нефтеносность западной части возрастает по направлению к морю. По ту сторону моря нефтеносность горной полосы увеличивается с востока на запад, то-есть тоже по направлению к морю, и самыми богатыми являются промыслы, расположенные на восточном побережье моря. Теперь, что вы скажете о центральной части — морской? — И Николай Дмитриевич замолчал, усевшись в кресло и глядя на Алексея Петровича хитроватыми глазами.

Алексей Петрович молчал, пораженный. Он был удивлен не тем, что морское дно нефтеносно, — об этом можно было догадываться, к тому же мелководная прибрежная часть морского дна уже разрабатывалась и давала много нефти, — его поразил напрашивавшийся сам собою логический вывод: под морем скрыты наиболее богатые месторождения нефти. Алексей Петрович тут же подумал, что он уже не один раз размышлял над тем, как добраться до нефти, скрытой многокилометровой толщей морского дна и мощным слоем воды.

Наконец инженер спросил:

— Значит, вы, Николай Дмитриевич, считаете, что наиболее богатые залежи нефти находятся под морем?

— Я в этом совершенно уверен! Правда, мы еще плохо знаем геологическое строение морского дна. Однако факты, о которых я говорил, не оставляют ни малейшего сомнения в том, что под морем скрыты огромные богатства. Настало время подумать об этих богатствах.

— А какова глубина в этой части моря? — вставил Зарубин.

Дубравин, недовольный вмешательством в разговор, всем корпусом повернулся в сторону Зарубина и ответил с иронией:

— О! Сущие пустяки, молодой человек. Каких-нибудь двести-триста метров. Можете перейти вброд.

Зарубин смутился, а пауза в разговоре, показавшаяся ему очень продолжительной, еще больше смутила его. Снова выручил Алексей Петрович:

— Николай Дмитриевич, разрешите я вам переменю чай, ваш совсем остыл, — сказал юн.

— Что? Чай! Хорошо, не возражаю.

— А вам, Павел Константинович, налить?

— Нет, спасибо.

Придвинув к профессору вазочку с сахаром, Алексей Петрович задумчиво сказал, ни к кому не обращаясь:

— Да, задача трудная, но интересная и увлекательная. Есть над чем подумать.

— Так, значит, по рукам! — и Дубравин протянул Трофимову руку.

— Не понимаю, что значит по рукам?

— Это значит, что давайте думать о том, как взять морскую нефть и взять как можно скорее.

Алексей Петрович недоуменно смотрел на профессора, пощипывавшего левой рукой свою седую бородку.

— Чтобы вам все было ясным, скажу больше. Вы, может быть, знаете, что последние два года я возглавлял геологическую экспедицию, работавшую на восточном побережье моря. Эта экспедиция была очень плодотворной. И, в частности, одним из важнейших результатов ее следует считать вывод о том, что под морским дном, между Приморском и Асфальтовым полуостровом, находятся богатейшие в мире месторождения нефти. О результате разведочных работ я докладывал правительству, и мне сказали: «А почему бы вам, товарищ Дубравин, не заняться этим делом? Мы вас поддержим».

Дубравин замолчал. Задумчиво глядел в пространство Алексей Петрович.

Его лицо, казалось, не выражало ничего. Только шрам на левой щеке — постоянное свидетельство о годах, проведенных на фронте, — стал бледней. Мысли, вызванные словами профессора, сменяли одна другую. Он видел море, то бушующее и беспощадное, то безмятежно спокойное и ласковое. Он почти физически ощущал нефтеносные песчаные массивы, придавленные многокилометровой толщей морского дна и тяжестью воды.

Ожидая продолжения разговора, не шевелясь, сидел и Зарубин. Корреспонденту казалось, что Алексей Петрович вот-вот заговорит. Но нарушил молчание профессор: