Леонид Пузин - Приговорённые к совершенству [СИ]

— Сорвалось, говоришь, проказница? И правильно! Обязательно приглашаю! И тебя, и Сергея. Скоро. Мы с Оленькой решили, как только вернёмся в Ставку, то — не откладывая… У нашего полкового батюшки… Сергей, если тебе нужно официальное приглашение, то можешь считать…

— Иван Адамович, брось, — перебил Сергей, — что ещё за китайские церемонии! Официально, не официально — мы же не в позапрошлом веке! Спасибо за приглашение. Буду. Вернее, — глянув на Свету, поправился лейтенант, — будем. Засвидетельствуем перед людьми и Богом.

После завтрака общий разговор распался. Свете с Олей, дабы всласть поболтать о так приятно волнующих — независимо от степени своего участия — всякое женское сердце подробностях предстоящей свадьбы, требовалось уединиться, и они поднялись в угловую, в прошедшую ночь служившую спальной, комнатку. Сергей с майором остались снаружи: обменяться мнениями и приглядеть за Степью. Но не успел Иван Адамович, собравшийся разузнать у лейтенанта о его дальнейших планах, произнести первые слова, как резко запищал сотовый телефон. Иннокентий Глебович, лично связавшись с Сергеем, попросил его немедленно возвратиться в Ставку.

Седому (Виктору Сергеевичу Седых) о бывшем у Батьки секретном совещании стало известно уже на следующий день — к сожалению, без подробностей: внутреннюю охрану Иннокентий Глебович доверял только своим, пришедшим из Волгограда спецназовцам.

Подробности, впрочем, были Виктору Сергеевичу не очень-то и нужны — с ноября прошлого года он чётко понял: или — или. Или ему удастся извести самозваного Батьку, или Батька в конце концов изведёт его. Не потому, что Седой — бывший уголовный «авторитет», а Иннокентий Глебович вышел из правоохранительных органов (ехидно ухмыляющаяся российская история частенько ставила по одну сторону баррикад грабителей и чекистов), нет, «вольное хищничество» в Диком Поле себя изжило. А Виктор Сергеевич, на беду, не смог вовремя уловить перемену ветра — не захотел переквалифицироваться с рэкета и грабежа на выращивание мака. И если бы не крупный пай (без малого семьсот тысяч долларов) в налаженном Иннокентием Глебовичем производстве — не иначе как высшие охранительные силы надоумили Седого вложить эти деньги в строительство первого героинового завода! — то Батька с ним бы давно разделался. Расстрелял, как нераскаявшегося бандита. Однако и так, когда главным дивидендом по акциям являются не деньги, а право жить, тоже ведь — ничего хорошего…

И совещание, на которое были приглашены все (кроме него!) наиболее видные пайщики, лишний раз напомнило Виктору Сергеевичу о шаткости занимаемого им положения. Да и звериное чутьё уголовника вовсю кричало: промедлишь — умрёшь! Или беги, или ударь первым!

Бежать Седой не хотел: в разорённой России для него оставался только один, увы, ненадёжный и совершенно бесперспективный путь — мелкого уголовника. Чего он, освободившийся после второго семилетнего срока в середине девяностых, всячески избегал — наделенный от природы недюжинными организаторскими способностями и после второй отсидки достаточно «поумневший», Виктор Сергеевич с той поры приспособился загребать жар чужими руками. Благо девяностые — «золотые» для грабителей, как с партийным, так и с уголовным прошлым — годы открывали на этом поприще новые, прежде немыслимые возможности. И Седой преуспел, став к две тысячи третьему начальником охраны очень крупной экспортно-импортной фирмы: туда, под видом металлолома — стратегическое сырьё, оттуда — бросовый, не западе практически ничего не стоящий, ширпотреб. Конечно, доля начальника охраны в сопоставлении с головокружительными доходами главарей этой фирмы могла показаться нищенской, но Виктор Сергеевич не жаловался — ему хватало. Правда, когда грянул Референдум, то выяснилось: в хитрости, дальновидности (да даже и беспринципности!) бывшему уголовнику с комсомольско-партийной номенклатурой и думать смешно тягаться — они, предусмотрительно державшие большинство уворованных у народа денег в швейцарских и прочих надёжных банках, безболезненно эмигрировали, он еле-еле унёс ноги от толы разгневанных москвичей. На юг. В Дикое Поле.

Тогда, в конце две тысячи того самого печально знаменитого года, Виктору Сергеевичу удалось выкрутиться, однако теперь, не получив от Иннокентия Глебовича приглашения не то что бы на секретное совещание, но даже и на юбилей, Седой чувствовал: всё снова повисло на волоске, готовом оборваться в любой момент. Медлить нельзя ни дня. И вечером двадцатого августа — то есть на второй день после горчаковского юбилея — Виктор Сергеевич уединился с Упырём: главарём мелкой, полностью подконтрольной Седому банды.

— Ушастый, — второе, «интимное» прозвище Димки Ушакова, — слушай внимательно. Помнишь, ты как-то хвастался, что у тебя в Ставке трое надёжных хлопцев?

— Так и есть, Виктор Сергеевич. Фраером буду — если соврал. Кореша что надо. Хоть хипиш поднять, хоть замочить кого. Да вы сами знаете: Батька и бзднуть не успеет, а они уже настучат.

— Упырь, настучать любой говноед способен, а сейчас речь идёт о серьёзном деле.

— А я о чём, я о том и толкую, что им хоть губернаторскую дочку вы…ать, хоть замочить кого.

— Ага, или по пьянке в драке, или какого-нибудь небитого фраера? У которого в охране только «качки» безмозглые!

— Да нет, кореш мой там, Маркиз — он без булды крутой. Говорят, что в конце девяностых был киллером. Где-то в Питере или в Калининграде.

— Говорят, говорят — сам-то ты? Давно корешуешь с ним? Видел в деле?

— А как же. С две тысячи того самого. Стреляет как Бог. Из чего хочешь. А из винтовки — за два километра может. В башку — как в яблочко. Блямс — и тёпленький!

Хвастливым разглагольствованиям Упыря Виктор Сергеевич доверял не очень — блатной он и есть блатной, без хвастовства не может — но и особенного выбора у Седого не было: кроме двух надежных информаторов, ему до сих пор не удалось пристроить в Ставку никого из своих людей. Да и то: один из этих двух почти наверняка «засвечен».

Конечно, каждый из «степняков» стремился внедрить в Ставку Иннокентия Глебовича кого-нибудь из своих людей, но удерживались там не многие. Нет, «вычислив» очередного шпиона, ни разделываться с ним, ни даже просто отсылать назад полковник Горчаков вовсе не торопился. Большинство — с удивительной лёгкостью! — перевербовывалось, другим, якобы не раскрытым, подсовывалась дезориентирующая хозяина полуправда. Так что через два, три месяца «степняк», заславший агента, обыкновенно уже начинал теряться: кто на кого работает? Что в донесениях истина, а что — «деза»?

И хоть Виктор Сергеевич был почти уверен, что один из его шпионов до сих пор ещё не раскрыт, но поручиться за это не мог. Тем более он сомневался в людях Ушастого: двое из них наверняка перевербованы, а вот Маркиз?.. о нём у Седого имелись кое-какие свои, отличные от упырёвских, сведения. Седой знал точно, что в девяносто седьмом — две тысячи третьем годах Маркиз «промышлял» киллерством. Только не в Санкт-Петербурге или Калининграде — в Москве. Эдакий киллер-одиночка — «отстреливающий» бизнесменов средней руки. За дорогие «заказы» не бравшийся — и потому, вероятно, уцелевший.