Леонид Пузин - Приговорённые к совершенству [СИ]

В Ставке, загнав ушаковский «джип» под натянутый над ремонтной площадкой тент, Меньшиков перекинулся парой слов с Упырём и, переодевшись в вельветовые джинсы и футболку, отправился в библиотеку: к добродушной лентяйке Валечке — распоряжающейся пятьюстами подобранных абсолютно случайно томиков, кипой старых газет и журналов, японским телевизором, будильником «Слава» и трёхлитровым электрическим самоваром. (По странной прихоти Иннокентий Глебович настолько поощрял охоту своих подчинённых к чтению, что на посещение библиотеки в служебное время смотрел сквозь пальцы — разумеется, теми, кто не занят в нарядах.)

В холщовой сумке под ветхими страницами какого-то развлекательного вздора, двумя номерами «Звездочёта» за две тысячи десятый год, в свёртке грязного белья — будто бы, собираясь на речку, захватил простирнуть — помещались «Маузер» и запасная обойма. Конечно, рискованно: на территории военного городка оружие разрешалось носить только патрулям, но Маркиз не мог знать, где и когда он совершит возмездие — так что, ничего не поделаешь, приходилось идти на риск. В сравнении с безумным риском всего затеянного — ничтожный.

Валечка, как обычно, валялась на раскладушке за разгораживающей просторную палатку на две неравные части самодельной, из накинутого на бельевую верёвку брезента, ширмой. Посетителей в библиотеке не было, и Меньшиков, немного побалагурив с хозяйкой, занял единственный удобный столик: у затянутого прозрачной плёнкой оконца — с видом на «резиденцию» Иннокентия Глебовича. Взял номер редкого, издававшегося только в две тысячи девятом году журнала «Трансвестит» и приступил к наблюдению.

Около десяти в штабную палатку полковника проследовало четверо очень влиятельных «степняков» в сопровождении небольшой, оставшейся снаружи охраны. Совещание явно неофициальное, иначе гордые «степняки» не «проследовали» бы, а с помпой «прошествовали». Без двух минут десять (Юрий почему-то посмотрел на часы) явился приехавший из Ростова Голышев — тот ещё фрукт. Маркизу его прибытие, кроме того, что не нравилось, — Дикое Поле явно налаживает отношения с Югороссией! — внушало какую-то безотчётную тревогу: этот плешаковский «супермен», вмешиваясь некстати, сорвал уже не один превосходный замысел.

(Голышевские «подвиги» ни им самим, ни его начальством, разумеется, не рекламировались — однако молва! Которая по каким-то (ведомым только ей!) законам избирает «счастливчиков», приписывая им, во-первых, многое из сделанного другими, а во-вторых — кое-что из не сделанного никогда никем.)

«Принесла нелёгкая! Не сидится в своём Ростове! Чтобы черти взяли тебя у Колодца! — с раздражением комментировал Маркиз приезд плешаковского эмиссара. — И так-то… — чем больше Юрий Меньшиков думал о Голышеве, тем меньше ему нравилась складывающаяся ситуация: — Ловок, удачлив, хитёр, отважен!» — иметь такого в противниках, Маркизу, ох, до чего же не хотелось! А в случае убийства Горчакова, не без основания предположил Меньшиков, Сергей обязательно примет участие в расследовании. И вряд ли его собьёт с толку мурзиковский «Маузер» — слишком «горячий» след, для сыщиков-недоумков. Особенно — если Мурзика не убьют на месте.

(Вообще, в планы Маркиза входило слишком большое — совершенно недопустимое даже для посредственного профессионала — количество этих «если»! Во-первых: если Мурзика убьют — и далее: если он никому не рассказал о состоявшемся вчера обмене, если поднявшаяся суматоха отвлечёт следствие, если недоверие Горчакова к Виктору Сергеевичу сочтут достаточной уликой, если «степняки» перессорятся между собой… «если»! «если»! «если»! Конечно, в оправдание Юрия Меньшикова можно сказать, что затеянное им предприятие (по своей изначальной обречённости!) предполагало наличие всего одного — но какого! — «если»: ЕСЛИ ПРОИЗОЙДЁТ ЧУДО, ТО, ЗАСТРЕЛИВ ПОЛКОВНИКА, ОН БУДЕТ ИМЕТЬ НЕКОТОРЫЕ ШАНСЫ НА СПАСЕНИЕ. А поскольку чудеса непрогнозируемы по своей сути, то, оценивая расчёты Маркиза, необходимо сделать соответствующую поправку: все они были совершенно напрасны. Ибо, прикидывая и так, и этак, предполагая и то, и сё, в глубине души Меньшиков знал: ни жалкий обмен оружием, ни неуклюжие попытки «натравить» следствие на Седого ему не помогут. Вообще: кроме чуда, ему не поможет ничто. А появление в Диком Поле Голышева — интуиция подсказывала Маркизу — уменьшало и без того ничтожную его вероятность.)

Этот, изменивший Светину жизнь, день на исходе лета начинался вполне обычно — без каких бы то ни было (даже самых смутных) предчувствий, не говоря уже о предзнаменованиях. Проснувшись в восемь утра — она легла хоть и рано, около десяти, но легла не одна, с Сергеем — Света почти как аристократка (почти — ибо всё-таки не в постели) выпила чашечку приготовленного Олегом кофе и, настроившись на долгое, шести семичасовое, безделье, примостилась в тени палатки с каким-то «женским» любовно-уголовно-сентиментальным опусом. Однако, рассеянно прочитав несколько страниц, закрыла книгу; пикантная смесь патоки с клюквенным соком сейчас не усваивалась: героиня казалась истеричной богатой стервочкой, герой — великовозрастным тинэйджером в третьем поколении. И, право, когда своё, задевающее за живое, переполняло и ум, и сердце, у Светы не получалось сопереживать вымышленным полудуркам. Сергей — все её мысли были заняты только им!

Вчера, когда, утомлённые любовными ласками, они почти уже засыпали, Сергей предложил Свете прокатиться в Ростов. Поманив, если позволят обстоятельства, отдыхом у моря — на уединённом хуторе, близ Таганрога. Но и только: о чём-то большем — ни слова. Вчера, в объятьях любовника, Света с радостью приняла это приглашение, однако сегодня…

«Чуть поманил — и она готова! Бежать за ним, как верная собачонка! Куда и насколько — не имеет значения, лишь бы за ним! А независимость, гордость — наконец, женское достоинство? Что, неужели, несмотря не на надуманный феминизм (чёрт с ним, с феминизмом!), а на природное свободолюбие, она таки — рабыня? Ищущая хозяина? Нет! Этого не может быть! Не может? А почему же тогда до самой крайности терпела побои и издевательства своего бывшего — по имени вспоминать противно! — «законного» мучителя? Страдая, каждый день собираясь бросить — терпела всё-таки? И не затей он гнусный товарообмен — терпела бы ведь и дальше! Терпела бы? Сколько?»

Риторические, задним числом вопросы, возникшие у Светы только из-за непреодолимого влечения к Сергею. Из-за почти мгновенно вспыхнувшей — в течение, наверно, нескольких минут, в кузове мчащегося по степи «Уазика» — с каждым часом разгорающейся всё жарче страсти. «Страсти… — Света утешилась, ухватившись за удачно подвернувшуюся мысль: — Рабыня страсти! Своей страсти! Главное — своей! Не мужчины — а страсти! Всё равно, конечно, рабыня, но… если своих чувств, то… как бы и не совсем рабыня? Или… или это — самообман? Бальзам для её уязвлённой гордости?»