Геннадий Дмитриев - Настоящая работа смелых мужчин

— Но, а если мне и не удастся выбраться оттуда, то все равно мне важнее знать правду о моем отце, и я узнаю ее, чего бы это мне не стоило!

Мы решили остановиться на этом варианте. Доктор Архангельский летит со мной, якобы для сопровождения раненых, и пытается войти в контакт с подполковником, который встретит меня на аэродроме. Сомнения не давали мне покоя, мы брались явно не за свое дело, бросаться сломя голову в авантюру приключений уже не по возрасту ни мне, ни Станиславу Викторовичу. Это в кино хорошо смотреть, как герой-одиночка борется с мировым злом, на деле — все наоборот, не хочется, ох как не хочется лезть в петлю.

На честном слове и на одном крыле

Спасатели ушли. Колонны машин, урча моторами, заполняя долину запахом солярки и бензина, медленно втягивались в узкую дорогу, которая серпантином поднималась в горы. Прошел день, другой. И они начали возвращаться с первыми партиями пострадавших, сначала раненых, больных, потом и здоровых. Здоровых размещали в палатках тут же, в районе аэродрома, а раненых и больных, после оказания необходимой помощи в полевом госпитале, вывозили в города. Первым ушел с партией раненых украинский Ан, потом один из российских Илов. Наконец настала и наша очередь.

Погода испортилась, низкая облачность ползла над аэродромом, скрывая в тумане вершины гор и, цепляясь за мачты антенн радиостанций, уползала в долину, принося мелкий, холодный, моросящий дождь. Сырой ветер заползал в каждую щель и пронизывал душу какой-то непонятной печалью, разнося по аэродрому запах сосен, смешанный с запахом моторного масла и керосина. Сквозь ночь и осеннюю сырость, пронизывая мглу рулежными фарами, пробирался наш самолет к взлетной полосе на исполнительный старт. Мы вырулили и остановились, проводя последние проверки и настройки, перед тем как разбежаться и нырнуть в черную пустоту неба. Когда моторы уже взревели на взлетном режиме, и я отпустил тормоза, какое-то мрачное, тревожное предчувствие кольнуло сердце — «Что-то не так!».

Двигатель загорелся уже на взлете, после прохода рубежа, когда прекращать взлет было поздно. Выключить его на взлете тоже нельзя, нужно взлететь, набрать высоту, потом выключить двигатель и садиться.

— Заходим обратным курсом — доложил я о своем решении.

— Да, не сядем же мы ни хрена, командир! — воскликнул штурман, — вся радионавигация работает на противоположный порог полосы! Заходи по схеме! Иначе …!

— Посадку обратным курсом запрещаю! — гремел в наушниках голос руководителя полетов. — Набирайте высоту, заходите по схеме! Обратным курсом Вы не сядете! Вы поняли меня?

— Захожу обратным курсом, Вас не понял, — прохрипел я в эфир и, нажав кнопку СПУ 15 15 СПУ — самолетное переговорное устройство. , крикнул штурману:

— Сядем! Для выхода на посадочный курс берем створ ближнего и дальнего привода. А при подходе к полосе мы должны увидеть обратный лепесток курсового маяка. Так, что сядем! Сядем!!!

Я повернул штурвал вправо и надавил правую педаль. Разворот на девяносто с креном двадцать градусов. Главное сейчас вовремя переложить рули из правого разворота в левый. Постоянная скорость, высота и крен. Есть. Теперь разворот влево на двести семьдесят. Штурман корректирует радиус разворота по курсовому углу радиостанции. Крен чуть больше, чуть меньше. Сейчас два прибора для меня определяют судьбу. Навигационно-пилотажный прибор (НПП) и радиокомпас. Стрелка НПП, показывающая курс, должна приближаться к отметке посадочного курса с той же угловой скоростью, с которой стрелка радиокомпаса устремляется к нулевому значению курсового угла радиостанции. Если стрелка НПП вращается быстрее, то нужно уменьшить радиус разворота, если наоборот — увеличить.

— Выводи из разворота! — говорит штурман. Я вывожу.

— Мы на посадочном! Снижение 5 метров!

Мы снижаемся со скоростью 5 метров в секунду, мы на курсе и на глиссаде, по крайней мере, мы на это надеемся. Если приборы не врут и штурман правильно рассчитал скорость снижения, то скоро мы должны увидеть огни полосы. Вертикальная стрелка НПП дрогнула и заняла положение чуть правее от центра.

— Командир! Есть сигнал курсового маяка! Вижу! Полоса справа от нас, доверни вправо!

— Да нет же, нет, не вправо, влево! Это обратный лепесток! Мы все наоборот видим!

— Сто метров! Восемьдесят! Шестьдесят! — штурман отсчитывает высоту.

Она все меньше и меньше, с каждым отсчетом штурмана я чувствую, как капли холодного пота бегут по моей спине, по лбу… Полосы не видно.

— Оценка!

— Решение!

Мы подошли к высоте принятия решения. На вопрос штурмана: «Решение» я должен ответить, какое решения я принял: мы садимся или уходим на второй круг. Если до высоты принятия решения не установлен надежный визуальный контакт с землей, то есть если я не вижу ни земных ориентиров, ни огней полосы, нужно уходить на второй круг. Если я не отвечу, то помощник командира 16 16 Помощник командира — в военно-транспортной авиации должность второго пилота. , правый пилот, должен сам перевести движки на взлетный режим и уходить. Ни земли, ни огней полосы я не вижу. Но уходить на второй круг нельзя! Уход — это смерть.

— Садимся! — хриплю я и сжимаю штурвал до боли в кистях, до хруста. Глаза мои впиваются в ночную тьму, но полосы я не вижу! Впереди только ночь, только облака, словно ничего больше нет в этом мире, кроме мрака и тьмы. Где-то там, за этой пеленой дождя и тумана, на аэродроме, десятки пар глаз всматриваются в темноту, стараясь разглядеть идущий на посадку самолет, в чреве которого те, которые пережили кошмар землетрясения, и снова находятся между жизнью и смертью. Пламя горящего мотора освещает их искаженные ужасом лица. Но я не должен, не должен думать об этом. Нет, сейчас я не человек, у меня нет эмоций и чувств, я машина, я часть этого самолета, только железная воля и холодный расчет, и больше ничего. Я не имею права на ошибку. В салоне пассажиры. Посадить самолет — еще не все. Нужно обеспечить их эвакуацию из горящей машины.

— Бортоператоров 17 17 Бортоператор — должностное лицо в экипаже военно-транспортной авиации. в салон! Подготовить аварийные выходы!

— Вижу, вижу полосу! — кричит штурман, — Командир, вижу, вижу!

— Полосу вижу, сажусь!

Огни посадочной полосы возникли из мрака ночи именно там, где мы должны были их увидеть. Мы вышли точно! Пора выравнивать. Двигатели на малый газ, штурвал на себя, еще, еще чуть-чуть, крен убрать. Машина дрогнула, коснувшись земли, она покатилась по бетонке, колеса шасси гудят на стыках плит. Мы сели. Но праздновать победу еще рано. Полет считается законченным, когда машина уже на стоянке и двигатели выключены. А у нас еще скорость выше нормы, и двигатель горит. Переводим на реверс два симметрично расположенных двигателя, чтоб нас не развернуло на полосе. Скорость падает, теперь можно тормозить. Мы остановились в самом конце полосы. Вокруг нас уже суетятся люди, машины, пожарные уже тушат горящий мотор. Все. Мы сели. Мы живы! Нет, не все! Еще не все! Нужно эвакуировать пассажиров из горящего самолета, среди которых больные и раненые. Не допустить паники. Когда весь этот ужас был позади, когда потушили горящий мотор, и пассажиров увезли с летного поля, я опустился на траву возле полосы и подставил лицо летящим из темноты каплям дождя. Мы сели. «На честном слове и на одном крыле», как в той старой песне. Все было кончено.