Илья Хоменко - Поднебесник

— Господин профессор, как вы себя чувствуете? Может, еще несколько капель успокоительного?

— Спасибо, в-все хорошо.

— Вы позволите, я возьму пока с полки вот эту книгу?

Профессору показалось, что в доброжелательной манере обращения, очевидно, отчасти свойственной молодому человеку от природы, отчасти — развитой службой, есть что-то извращенно-отвратительное. Как золотая насечка на топоре мясника.

— Пожалуйста, е-если в-вас интересует с-структурный анализ.

— О, да. Я изучал его еще в университете. Мы все восхищались вашими работами. Поверьте, мне очень жаль… — всем своим видом молодой человек выразил сожаление, но У Стинов не поверил его сожалению так точно, как с самого начала не поверил любезной улыбке. Допил остаток воды, зачем-то опрокинул на стол пустой стакан и стал ждать неизвестно чего.

Сверху спустился еще один из оперативников, наверное, техник. В руках у него была черная коробочка с длинной телескопической антенной. Антенной этой он быстро провел вдоль стен (один раз коробочка запищала, но техник отыскал в подозрительном месте телефонный разъем и успокоился). Ощупал, выдвинув телескопический штырь почти до предела его длины, потолок, лепной алебастровый круг у основания люстры. Исследовал пол. Кивнул молодому человеку и вышел. Сквозь оконное стекло было видно, как, бегло проверив перекладину изгороди, он отыскал лестницу и, опустившись на четвереньки, начал выдирать из глотки канализационного колодца чугунную крышку люка. По-видимому, намереваясь спуститься туда со своим прибором.

Наверху что-то обо что-то ударилось особенно громко — будто уронили с большой высоты тяжелую ненужную вещь. Тончайшая известковая пыль побелки, отслоившись от потолка, запорошила глаза и волосы сидевшего в кресле громилы. Он встряхнул головой по-собачьи и принялся за изучение узоров паркетного пола. Молодого человека, очевидно, позвали (У Стинов не слышал — как), он отложил книгу и ушел на второй этаж. У Стинов остался один на один со своими мыслями (силача в штатском за разумное существо принять было очень трудно).

И мысли У Стинова тут же сплелись в дрожащий, дергающийся, пульсирующий клубок, мгновенно вытеснивший за пределы сознания запахи, звуки и краски окружающего мира.

«Как же так? Я же никому ничего плохого не сделал. Я же всегда был для них безопасен. Я же всегда их боялся. За мной пришли. Почему?»

Какая-то звенящая и неестественная тишина заполнила все ст существование. Наверное, если бы человек мог впустить внутрь космический холод, межзвездную пустоту и остаться в живых — то чувствовал бы он себя именно так.

«Всего боялся. Никогда ничего плохого ни о них, ни о ком-то другом… Всегда был законопослушным. То есть просто послушным. Знал, что есть они, есть совсем рядом, дышат в затылок, сверлят спину глазами, но ни разу ничего плохого о них не сказал. Потому что боялся». Да. У Стинов еще раз мысленно ощупал дрожащими пальцами все тугие узелки своей жизни. И понял, что упрекнуть себя ему не в чем. Перед лицом того порядка, который вторгся сейчас в его дом и копается в его вещах, он чист. И, следовательно, налицо явная ошибка. А потом вспомнил, что власть ошибаться не может. И решил, что ошибки нет.

Воспоминания захлестывали его, обдавая то жаром, то холодом давно ушедших и умерших чувств.

У Стинову семнадцать. Он студент. Коридоры университетского общежития. Какой-то странный шум. Группа ребят с его факультета. Нет, не группа. Небольшая толпа. На стене огромный плакат с черными буквами. «Позор…» А кому позор? Говорят, кого-то ночью забрали. То ли ему позор, то ли тем, кто его забирал, черный магнит плаката притягивает, но У Стинов, не читая его, прибавляет шагу, он торопится, сегодня семинар по античному театру. Геронд и Плавт, смешной Аристофан и не любивший смеха Теренций…

Староста их курса, красивый юноша, как-то странно смотрит на него, проходящего мимо. Староста очень любезен и мил, недавно они долго спорили с ним о некоторых нюансах использования методов структурного анализа для исследования древнейшей истории. На старосте — новенькая, но не студенческая и не военная форма. Пилотка под погоном. Да нет. Это не староста. Это тот же самый молодой человек, который сейчас роется в бельевом шкафу, отыскивая оправдание своему визиту. Какие оправдания? Это же винтик, деталь машины, не более…

Армия. Космический флот. Девятый отсек рейдера «Беспощадный». Боевая часть номер четыре. На мониторе тает газовое облако, в которое превратился только что космолет, пытавшийся нарушить границу.

— Беженцы, наверное, прямое попадание, мать твою, — в четверть голоса говорит, задвигая стеклянный намордник гермошлема, мичман и размазывает по лицу пот. — Опять народ погубили…

У Стинов молчит. Он — рядовой. Его дело — не отрываясь, следить за приборами, контролирующими работу силовых установок корабля. Что он и делает. Не он отдавал приказ. Не он нажимал на центральном посту кнопку боевого импульса. Год пролетит быстро, потом еще год, потом еще. И он снова вернется на студенческую скамью и забудет об этом дне, потому что он ничего не мог сделать, потому что все это — только иллюзия, сон и этого дня не было, а была только минутная слабость и желание толкнуть ладонью все четыре тумблера аварийной остановки реактора, и тут же повиснуть в невесомости, зная, что корабль их тоже висит сейчас, потеряв ход, управление и возможность вести огонь, мирный и беззащитный, как детский воздушный шарик. Толкнуть тумблеры, а потом пойти под трибунал, но он это желание подавил, и никто ничего не заметил. На экране тает газовое облако, а боковым зрением У Стинов видит, что оператор резервного блока управления внимательно наблюдает за его лицом. Оператор почему-то без скафандра, на нем новенькая темно-синяя форма, пилотка под погоном и на губах у него странная немного фальшивая улыбка.

И снова университет. У Стинов — уже бакалавр. Идет заседание кафедры. И…

Это последнее воспоминание вцепилось У Стинову в горло, не отпускало. У Стинов не хотел его, он сопротивлялся ему как мог и загнал-таки его назад, в темноту подсознания, и оно ушло, оставив после себя чувство чего-то непередаваемо мерзкого, грязного и вместе с тем ощущение, что вечный нестареющий молодой человек с пилоткой под погоном и в тот раз остался вполне им доволен.

«Не тому учился, не тому учил, не с теми воевал и всегда боялся, боялся. Боялся и хотел быть подальше от них. А они все равно подвели моей жизни свой итог. Все похоронил, от всего из-за них отказался, кроме дрожи, кроме глушащего все человеческое животного страха ничего не было. Думал, это спасет. А они все равно пришли. Не зря, значит, боялся. То есть нет. Раз так, то выходит, что боялся я их зря. Раз все так кончается, значит, все было напрасно, всю жизнь прожил, словно в кошмарном сне, приснившемся по ошибке. Потому что всегда трепетал перед теми, кого ненавидел».