Илья Хоменко - Поднебесник

Вновь зависла пугающая, опустошенная тишина, которую разбавляло лишь астматическое дыхание ветра в трубе никогда не зажигаемого камина. Время совершенно беззвучно склеивало секунды в минуты. У Стинов несколько раз автоматически задирал рукав и вглядывался в циферблат своего хронометра. Но вечное круговое движение светящихся стрелок, обычно такое понятное, превратилось вдруг для У Стинова в безумную, непостижимую, беспорядочную рулетку среди кабалистики ничего не значащих цифр, сочетание которых невозможно ни понять, ни запомнить. Великую тайну — как долго он сидит, сгорбившись над столом, — часы так ему и не открыли. Исчезла куда-то горечь о прожитой не так и не в лад жизни. Исчезло то странное оглушающее оцепенение, которое только что или целую вечность назад сковало его, превратив в дрожащую и не реагирующую ни на что мумию. Осталось только одно — страстное желание, чтобы все это как можно скорее кончилось, абсолютно все равно как. Если бы он знал, что нужно от него подручным молодого человека, он тут же, не сомневаясь ни секунды, отдал бы им эту вещь. Но он так и не понял, что же, собственно говоря, они ищут. И потому сидел молча. И прошло очень много часов или дней, прежде чем с лестницы на него обрушился шум торопливых частых шагов.

— Внимание, господа!

Молодой человек вскочил. Встал и громила, беззвучно, как шарик ртути, перелившись из поля зрения У Стинова ему за спину.

— Сюда, вниз, на стол! Камеру ближе, дайте крупный план! Впустите понятых, пожалуйста!

В комнате мгновенно стало тесно и трудно дышать. Как-то урывками, мельком У Стинов отметил:

— соседская домработница и садовник в измазанных землей сапогах как-то боком протиснулись к обеденному столу;

— который окружили со всех сторон обер-ротмистр и его соратники;

— от которого вежливо оттерли вставшего тоже т'' Завацкого;

— и на который один из производивших обыск (руки у него были в тонких синтетических перчатках, как у врача) бережно положил какой-то запыленный, красного цвета предмет.

Обер-ротмистр вздохнул. И, обернувшись, сказал вдруг негромко будто самому себе, но так, что все слышали:

— А все-таки мы с вами, господин т'' Завацкий, летим сейчас на одном корабле. Хотите вы этого или нет.

А потом уже громко, обращаясь к У Стинову, спросил, указывая на лежащий предмет:

— Это ваша папочка?

— М-м-моя. Так точно.

— Откройте, пожалуйста.

Тесемки переплелись в тугой неразрываемый узел, и пока У Стинов возился с ним, он окончательно утратил способность что-нибудь понимать. Память предательски услужливо подсказала ему призабытый шифр внутреннего замка. Замок этот щелкнул, и красная кожаная крышка папки откинулась.

Окружающий мир тут же заполнился бумажным шорохом, шелестом отдающих чужим рукам содержимое конвертов, и отлетел к У Стинову отброшенный воздушным потоком желтый от времени листочек: «Дорогой У! Не казни себя за то, что ты выступил и говорил обо мне… они любого заставят, я знаю…»

И тут же длинные тонкие пальцы молодого человека подхватили листок с выгоревшими строчками, аккуратно, как было, сложили его треугольником, не дав дочитать до конца (послание это было молодому человеку неинтересно), а вот У Стинов наизусть знал, что там было дальше — «письмо это сожги, прежние мои письма не храни тоже, это опасно, обнимаю, целую, люблю…». И он прокусил шатающимися зубами в платиновых коронках губу, не почувствовав ни боли, ни солоноватого вкуса во рту.

А потом (треском рвущихся надежд или победным взрывом литавр?) прозвучало:

— Защитный экран отсутствует!

— Здесь только старые письма, господин обер-ротмистр! Капсулы нет.

— Нет?

— Так точно! И к тому же прибор показывает, что к этой папке лет десять не прикасались ничьи руки! А капсула пропала месяц назад.

— Проверьте по второй шкале точности!

— Семь лет, два месяца и несколько дней эту папку не открывали.

— Господин обер-ротмистр, мы проверили оба этажа и двор. Тайники не обнаружены. Биосенсорный индикатор фиксирует только естественный фон, никаких отклонений. А на капсуле специальная маркировка была, она бы обязательно «зазвенела»!

И тут что-то такое оборвалось… что-то такое отпустило вдруг У Стинова, что он понял: все. Самый страшный день его жизни оказался пустым недоразумением и кончился. И прозвучавшее потом негромко, не для посторонних ушей: «Ложный сигнал?» — «Ложный сигнал!» — ничего уже У Стиновому к восхитительному ощущению снова обретенной свободы и безопасности не добавили.

— Господин У Стинов! От лица… самые глубокие и искренние извинения…

Обер-ротмистр поправил свою пилотку и повернулся лицом к двери, уходя неожиданно отяжелевшей и грузной походкой праведника, потерявшего кошелек с пропуском в рай, следом за своими людьми. И тут вдруг У Стинова больно резанул по ушам срывающийся крик: «Сволочь! Скот! Я буду жаловаться!» Молодой человек тут же вернулся к нему, назвал свое имя и вытащил из кармана карточку документа с личным номером, который предложил записать, а также сообщил, что жалобу лучше всего посылать в адрес господина директора Департамента безопасности, потому что такого рода жалобы, посланные по другим адресам, все равно попадают в секретариат их службы, а потом еще раз вежливо извинился, и когда до У Стинова дошло, что так неприятно поразивший его крик был его собственным криком, молодого человека в комнате уже не было, а через минуту за окном сорвался порыв ветра, хлопнувший по двойным дребезжащим стеклам, и т'' Завац-кий произнес: «У-ле-те-ли». А У Стинов вспомнил вдруг, что, уходя, обер-ротмистр смотрел не на него, а на т'' Завацкого, смотрел как-то дико, и потом окончательно и бесповоротно уже понял: все кончилось, с т'' Завацким они остались одни.

— Что, отыскалось-таки сокровище ваше?

— Что?

— Папка ваша красная, говорю, отыскалась?

— А, да-да, вот…

— Ну и где же она была, господин профессор?

— Не знаю. Надо было у тех, кто нашел, спросить.

— Может, позвоним? Тут вам на столе их начальник номер телефона оставил.

— Это не телефон. Это его личный номер.

— Ах, да. Они ведь там все под номерами ходят. Прошнурованы и подшиты.

Чайник, вскипев, издал мелодичный свист. Коньяк золотился в хрустальных бокалах, распространяя по комнате восхитительный аромат, а все равно было мерзко. У Стинову было не по себе. Т'' Завацкому тоже.

— Как же вы надоели мне со своими поисками, господин профессор, — снова заговорил он. — День за днем целый месяц: папка пропала! Папка пропала! Бесценный архив! Хранилище воспоминаний. А вы не брали, адмирал? А вы случайно не выбросили? А знаю я вашу манеру: старые бумаги сжигать, после не признаваться. Я вам сразу сказал: сами же куда-то и сунули. Да и здорово как сунули. Специалисты полдня искали. Еле нашли.