Илья Хоменко - Поднебесник

— Истина, существующая вне людей, — нонсенс.

— Для нас — да. А для них она разлита в природе. Ею пропитано все. Нет, не пропитано, а… — тут Таразевич скрипнул ремнем портупеи от напряжения, вспоминая туземную идиому, — «все связано в сияющую сеть из бесконечностей невидимых нитей». Так вот приблизительно это звучит. Эта истина недоступна человеческому уму в непосредственном восприятии. Но при определенном стечении обстоятельств она способна открыться тому человеку, который больше других устал от пустоты и жестокости мира. И тогда все, абсолютно все изменится.

— Что изменится? — спросил я. — Как?

— Весь мир. Стоит одному человеку постичь эту тайную истину — и разорвутся все невидимые связи, противоречащие природе добра. И жизнь переменится к лучшему. Во всей Вселенной. Во всяком случае, на этой планете.

— Не верю, — сказал Кусля.

— Типично эзотерический бред в духе мадам Блаватской, — заявил капитан, — а говорили еще, что у местных дикарей нет религии.

— Вы, оказывается, тоже романтик, господин Таразевич. Собираете местный фольклор, — майор Кусля произнес эти слова с тонким оттенком не то иронии, не то уважения.

— Кстати, насчет фольклора, — нарушил молчание сидевший тихо в течение всего разговора Грин Чук, офицер дальней космической связи. — Насчет эзотерических истин, религиозных праздников и местных сказаний. Вы знаете, что сегодня — ночь Великой луны?

— Что?

— Ночь праздника или обряда хождения по воде. Есть местная легенда. Или предание.

Грин Чук на секунду замолчал. Воздух был насыщен солоноватым дыханием моря, луна действительно сияла над нами почти как на Земле, да нет, куда ярче, будто на Сатурне-45… Нет, такой луны, как на Терре-14, нет больше нигде во Вселенной.

— Хочу только предупредить, господа: информация у меня тоже от Тинн. Так что, если вам ее рассказы не интересны…

— Чего там, говорите, пожалуйста, Чук!

— Расскажите, расскажите, Грин, что это сегодня за ночь?

— Ну так слушайте. Существует такое поверье у рыбаков, что раз в сто лет лунной ночью человеку дано совершить нечто особенное, то, что может погубить его или открыть ему невидимые горизонты.

— Что? Тинн так и сказала вам — «горизонты»? — спросил Кусля.

— Нет. Тинн говорила совсем по-другому, признаю ее превосходство как рассказчика, — ответил Грин Чук. И продолжал: — Много веков назад один человек, богатый по здешним понятиям и счастливый, почувствовал вдруг, что может перебежать на тот берег моря по лунной дорожке. Бездна притягивала его. Не знаю, чем отталкивала его земля. Но он стремился, наверное, к чему-то такому, что находилось за пределами доступных богатств и радостей. Он побежал. Лунная дорожка указывала ему путь. Водная гладь упруго прогибалась под его ногами, будто циновка. Легкий ветер с гор, дувший ему в спину, подхватил полы его одежды, превратив ее в паруса. И когда он побежал по Лунному лучу, ему открылось нечто такое, чего даже он, готовый к любому чуду, от этой ночи не ожидал. Он понял вдруг, что теперь всю жизнь, сколько бы ее ни осталось, будет счастлив этим сказочным прикосновением к мудрости и чистоте, которой не найти ни в старинных книгах, ни в любви, ни в предсказаниях будущего. И понял еще, что ему пора возвращаться, потому что ветер может исчезнуть, луна может зайти за тучу и тогда поверхность воды перестанет удерживать его.

— Я тоже кое-что понял. Понял, откуда Тинн знает эту историю. Ему просквозило спину, и, когда он вернулся, сердобольной прабабке Тинн пришлось, наверное, прикладывать ему к пояснице компрессы из листьев гаавы.

— Не остроумно, майор. Ну так вот. Он понял, что может вернуться и жить той маленькой частицей обломившегося ему блага, храня ее от любой грязи и скепсиса соплеменников, подобных господину Кусле. А кроме того, почувствовал, что может и не возвращаться. И если ему чуть-чуть повезет, луна не закатится в тучу и ветер не переменится — то он доберется до того берега. И когда он увидит кокосовые пальмы, черепах, притаившихся в жемчужном песке, мангровые заросли, почувствует запах лиан, одним словом, добежит до той стороны — ему откроется истина.

— И что? — спросил Таразевич.

— И все. Зло навсегда покинет этот благословенный мир. Отступит смерть. Возвратятся все, кого ты любил и кто ушел за предел земного существования. Люди ощутят друг друга так, будто они вдруг сделались клеточками единого организма. Но каждый при этом останется самим собой. И более того: индивидуальность каждого, освобожденная от запретов и догм ненужной более формальной морали, дополнит это слияние душ неповторимостью личности, но не сплавится в общую кашу, а будет развиваться сама по себе, так же неповторимо, как и раньше. Даже не знаю, как. Только это будет куда прекраснее. Признаться, я не уловил до конца сути этого диалектического противоречия общественного и личного. В общем, Тинн считает, что будет здорово. И этому бегущему по воде бедолаге тоже так показалось.

— Он не вернулся?

— Его съели акулы? — сочувственно спросил Кусля, не любивший акул за то, что они очень любят дюгонье мясо.

— Луна зашла за тучу, ветер переменился, лунная дорожка перестала удерживать этого человека, и он утонул. Утонул потому, что хотел счастья всем, хотя свое уже получил. Такая вот грустная легенда, можете рукоплескать, господа, — закончил Грин Чук. — Костер догорает, углей маловато. Не пора ли нам подкинуть дровишек? Хотелось бы все же испечь орехобобы. А на таком огне они до утра сырыми останутся.

— Такие печальные финалы совсем не в духе прелестной Тинн, — заявил капитан.

— Ну да. Конечно, совсем забыл. Я ведь о ночи Великой луны не досказал. С тех пор, как этот искатель приключений утонул, один раз в сто лет, когда полнолуние приходится на неделю пульсирующих пассатов и когда птица Тхе прокричит четыре раза, а отлив обнажит раковины наутилусов, можно попытаться повторить его печальный опыт. Некоторые, говорят, и пытались. Однако, учитывая то обстоятельство, что мы медленно, но верно продолжаем приобщать туземцев, вопреки их воле, к нашей машинной и грубой цивилизации, можно с уверенностью сказать: никто не добежал и к истине не приобщился. Сегодня, кстати, как раз такая ночь.

— Раз в сто лет ночь, говорите? А что же дикари не справляют по такому случаю никаких ритуальных обрядов? — поинтересовался капитан. — Хоть бы символически кто-нибудь в воде поплескался.

— А кому плескаться, если ваша рота их в Змеиное горло загнала? Разве что самой Тинн или коллаборационистам из проводников?

— А сбегать бы кому-то из них не лишне, — сказал Таразевич.