Илья Хоменко - Поднебесник

Очередь окружала его со всех сторон. Она то сжималась, как тело змеи, то вновь растягивалась — и тогда его на миг покидало то ужасное ощущение, которое испытывает человек, оказавшийся в засыпанном горячей землей окопе. Было невыносимо далеко от окошечка, за которым чья-то рука при помощи лилового штампа распоряжалась чужими дорогами. Кому-то — на север. Кому-то — на юг. Кому-то… «А головы тому, кто за окошечком, не полагается. Только рука и печати. Голова, придумавшая эту систему, находится совсем в другом месте. И никогда не будет прострелена при штурме седьмой оборонительной линии. Да нет, вздор. Тот, кто с печатями, и тот, кто придумал, — оба, наверняка, инвалиды. Иначе теперь почти не бывает. Они свое отвоевали. Может, у них одна рука на двоих», — некстати подумалось ему. И стало еще хуже на душе от неудавшейся шутки. Очередь тяжело молчала. Скрип сапог. Скрип летных синтетических мокасин. Скрип форменных флотских ботинок. Взгляд человека справа. Взгляд человека слева. Шаг вперед. И еще две минуты на одном месте. Счастье, что в этой очереди не было женщин. Не было зародыша скандала. Наконец, он не выдержал. (Во всем виновата жара! Не будь такой жары… И еще этот запах пота… Запах пороха и солидола от куртки соседа-танкиста…) Толкнул стоящего впереди офицера и негромко сказал:

— Пропустите!

— Вам что, быстрее всех нужно? У вас совесть есть?

Отвечали тоже вполголоса:

— Если вы герой, то это еще не значит…

— Мы все — люди с передовой.

Ему показалось, что он сейчас упадет. Море людей душило его, окошечко то приближалось, то откатывалось назад, в такт неуверенным шатким движениям. «Два майора, капитан, подполковник… Да пес с ними! Показать?»

— Что с вами? Вы ранены?

— Да он на ногах не стоит! Там скамеечка есть на углу, посидите минутку!

И от мысли, что придется целую минуту сидеть здесь, потом вставать и снова протискиваться сквозь толпу, он решился. И на вопрос: «Вы отозваны по болезни?» ответил:

— Я не только отозван. Я демобилизован. Хотите знать почему?

Вытащил из кармана карточку документа и показал участливому майору, что предлагал ему сесть. Тот прочел:

— Лейтенант… Командовал ротой на седьмой оборонительной линии…

И будто укололся взглядом о красную надпись, пересекавшую листок: «Отозван из действующей армии… Просьба всем относиться к предъявителю с предельным вниманием и сочувствием». Потом обернулся к стоящим впереди:

— Пропустите его, пожалуйста. Пропустите. Ему сейчас очень плохо.

И его пропустили.

Он шагнул в узкий проем двери и оказался на улице. Ветер ополоснул лицо. Стало легче дышать. Возникла и тут же пропала волна какого-то смутного недоумения — зачем все это? Куда спешить? Не все ли равно ему было, где провести несколько часов из бесконечно долгой и теперь только ему принадлежащей жизни? В очереди ли? В гостинице? На улице малознакомого города, где ему абсолютно нечего делать? Там надо было стоять. Здесь надо идти. Куда? Куда-нибудь. Не ложиться же на асфальт. А хоть бы и так. Вот если бы он не сдал пистолет… Если бы он не сдал пистолет, ничего бы это не изменило. Все осталось бы по-прежнему. Только бок бы оттягивало полкилограмма железа. Вот если бы…

Военный патруль, едва взглянув на его демобилизационную карточку, расступился, освобождая ему дорогу. С облегчением отметил, что они не читали надписи вдоль красной черты. Документ настоящий — это было ясно с первого взгляда. Он не шпион. А кроме возможных шпионов, проникающих время от времени непостижимым образом в город, патрулей никто не интересовал.

«Странное и нелепое ощущение непричастности к собственной судьбе. Можно думать о шаге в пропасть. Подходить к ее краю. Заглядывать. Но стоит занести ногу — и какая-то сила тут же толкнет тебя назад. Заставит отчаянно колотиться сердце. Покроет лицо холодным потом. Это прекрасно. И в то же время… А если впереди не пропасть, а…» Мысли без всякой связи цеплялись одна за другую. Почему он не пошел в сверхдальнюю авиацию? Ему представлялась прозрачная кабина и головокружительная высота под ногами. Мокрые клочья облаков и в облачных разрывах — земля. А разве в сверхдальней не то же самое, что в пехоте? Он вспомнил, что обломки рухнувшего высотного самолета разлетаются обычно на несколько километров от воронки, на дне которой выступает вода… Вспомнил и горько усмехнулся бессмысленности такого воспоминания. Конечно, он мог бы стать пилотом ракетоносца. Он ведь уже попробовал быть командиром роты. Безжалостная память снова швырнула его туда, в ад, кипящий зелеными сполохами разрывов, пробиваемый ослепительными спицами лазерных импульсов. Все было так реально, что он почти ощутил во рту вкус воздуха из регенерирующего противогаза. Почти услышал искаженно звучащие в стальном шлемофоне слова команд: