Илья Хоменко - Поднебесник

— Четвертый! Прорыв вражеского десанта на… Блокировать… Третий батальон… Выйти на рубеж…

Он остановился и закурил. Пальцы слегка дрожали. Табачный дым с непривычки почти сразу забил горло тугим комком. Сигарета отлетела в сторону. Он поднял голову. Улица была пуста и уныла. Дома были серыми и асфальт серым. (Серое на сером — плохая мишень.) И только высоко в небе радужными огнями играл, рассеивая солнечный свет, защитный купол зенитно-космической обороны.

Можно пойти в зенитчики. Не его профиль, правда. Но он хорошо успевал в военном лицее. А что, мало зенитчиков облучается, погибает? Все эти генераторы поля, излучатели, несовершенные ракеты, каждая из которых может взорваться на пусковой площадке, опасны. Да и авиация противника всегда наносит первый удар по зенитным установкам. Пойдя в зенитчики, он сможет вновь… А сможет ли? «Что со мной? Раньше я никогда так не думал». Раньше он просто себя совершенно не знал. Оказывается, он всегда себе был чужим человеком. Но раньше этого не замечал. И узнал как следует себя слишком поздно. А теперь уже не может не замечать этого ежесекундно. И, если угодно, он себя ненавидит.

«Ненавижу», — повторил он.

Их не учили ненавидеть солдат врага. Да те и не заслуживали ненависти. Что такое настоящая и бессильная ненависть, он понял только теперь. Да и ненависть ли это? Так, нервы. Он снова бежал, спотыкаясь, выплевывая черный обожженный песок. Сорванный противогаз вцепился ему в бок гофрированным щупальцем и не хотел отпускать. Шлемофон, оглохший от прямого попадания динамической пули, он потерял еще раньше. В этот момент от его роты уже не осталось ни одного человека. Но он этого не понимал.

Воспоминания таяли, уступая место реальности. Где-то поблизости был пункт питания, а рядом пара уютных, довоенного типа кабачков. У него еще были жетоны. Впрочем, по его демобилизационной карточке ему все полагалось бесплатно. Но мысль о горячей еде передернула его. Нет. Потом. Еще успеет перекусить. Когда совсем проголодается. Сядет за стол, не торопясь пододвинет тарелку, отломит кусочек хлеба… Последние слова не несли в себе для него никакого смысла. Он просто попытался занять мозг этими сугубо мирными образами. И это ему не удалось.

А почему бы ему не попасть в генштаб? С его-то интеллектуальным коэффициентом… Сидел бы себе перед голубым экраном дисплея, гонял бы танки по игрушечному полигону. Их там как-то по-особому переучивают, будущих генштабистов. Говорят, даже развивают искусственно способность бояться и способность сопереживать, чтобы планировать военные действия, любой ценой избегая больших потерь.

Впрочем, в генштабе нет ни одного человека, который не попробовал бы передовой. И оттуда все стремятся попасть, если не в окоп, то на полевой КП или в «летающую крепость» — наблюдатель. Считается хорошим тоном. А он что, передовой не пробовал?

Остановился. Сердце сумасшедшим кулаком било изнутри в решетку ребер. Голову залила горячая волна, едва не выдавив из глаз злые слезы. «Ненавижу. Какой идиотизм! Психопат».

— Вы заблудились?

(Ну да. Конечно. Остановился, как вкопанный. Будто дорогу забыл). Обернулся на голос. К нему обратилась миловидная девушка в форме гражданской армии. Светящийся значок указывал на то, что сегодня она не на дежурстве.

— Нет, спасибо.

— Вам не плохо?

— Все хорошо.

Он никогда раньше не встречал такой симпатичной девушки. Не потому, что симпатичных девушек мало. Просто учеба отнимала много времени. И бесконечные тренировки. Да и…

— Вы давно с фронта?

Как-то отстраненно подумалось, что он, наверное, хорошо смотрится в полевой форме. Пилотка под погоном. Красная демобилизационная нашивка. Тяжело ранен или отозван для спецзадания. Герой?

А девушка была очень красивой. Длинные волосы на покатых плечах. Глаза цвета морской волны. Она, наверное, хотела ему помочь. И тогда та же злая горечь будто толкнула его руку в нагрудный карман, где лежали документы.

— Недавно. Здесь точно написано — отозван когда. И почему, кстати, тоже.

Он протянул ей демобилизационную карточку.

И она, прочтя, задрожала. А потом сделала неуверенный шаг к нему. И он понял, что она из тех замечательных девушек, которым приходилось вытаскивать людей из-под обломков рухнувших зданий и отдавать раненым свою кровь. И что она сейчас бесконечно жалеет его и готова пойти с ним, чтобы не оставить его наедине с самим собой. Он быстро взял у нее из рук свои документы. И уходя, будто окурок об руку, гасил в себе мысль, что мог бы держать ее в объятиях. И что в эти объятия ее толкнула бы жалость к калеке.

Развались все вдребезги! Он сейчас зайдет в кафе и покажет свою карточку официанту. Сидя за столиком, он будет внимательно наблюдать, как меняется его лицо. Он вообще сейчас начнет показывать ее на улице всем подряд и громко выкрикивать, что в ней написано. Зачем, зачем он определился в мотопехоту? Добровольно. По зову. Чего? Хорошо тем, кто в дальнобойной артиллерии. Особенно хорошо, когда ее перебрасывают на передний край. На танкоопасное направление.

Сперва с ним беседовал врач. Потом — военный психолог. Врач был первым, кто, оказавшись во власти минутного подозрения, посмотрел на него с этой особой жалостью. Потом он проходил замысловатые тесты. Отвечал на те же вопросы, что и перед поступлением в военный лицей, но отвечал по-другому. И хотя все ему уже было ясно самому, врач, не веря себе, готов был записать ему в карточке диагноз «контузия с частичной потерей памяти», а психолог все спрашивал, не чувствовал ли он симптомов отравления поражающим психику газом, хотя знал — на северном флоте в тот день психохимическое оружие противником не применялось.

А ведь у него еще не все потеряно. Подводный экипаж! Ведь на подводной лодке все равны. От адмирала до гальюнера. Человек там — не человек вовсе, если, конечно, он не командир, не штурман. Придаток к механизму. Винтик, от которого не требуется никаких личных качеств, кроме умения вращаться, повинуясь отвертке. Паек прекрасный. И вообще. Эти лодки через одну не возвращаются из похода. Почему он сразу не пошел в подводный флот?

Срезая угол, он свернул на опасный участок. Улица, вся правая сторона которой была снесена, напоминала вставшую на ребро расческу с выбитыми через один зубьями. Обычно при ракетном обстреле три-четыре ракеты из пучка, направляемого со вражеского спутника по главной городской водозаборной станции, разрывались именно здесь. Станцию пока повредить не удалось — она была укрыта глубоко под землей и защищена специальными козырьками из бронебетона. Стреляли по ней очень часто. Он ускорил шаг. Слева от него громоздились скелеты домов — выбитые с рамами стекла, пустые дверные проемы, а то и просто каменные коробки, все внутренности которых стали заполнившим пол-этажа строительным мусором. Ходить под такими домами не рекомендовалось. Однако. Однако высокий мужчина в черном, похоже, либо не знал об этом, либо что-то искал. Шел как раз вдоль фасада того, что было когда-то пятиэтажным зданием, и, не торопясь, что-то разглядывал. Пожалуй, имело смысл позвать мужчину на правую сторону, где домов уже не осталось и на голову неоткуда было упасть кирпичу или крепкой балке. Он уже поднял руку и открыл рот, как вдруг защитный купол над ним содрогнулся и вспыхнул ослепительными багровыми молниями. Еще секунда — и небо будто вскипело белым пенящимся дымом. Ударил тупой гром, будто по картонному ящику, насмерть пугая его обитателей, заколотила тяжелая дубина великана. Ракетный обстрел!