Илья Хоменко - Поднебесник

— Чувствую, пришлет нам завтра высокая комиссия с космобазы прощальный подарок — Ван Копеша, газ «Д» и приказ наступать. А так, может, если бы сбегал кто из них на ту сторону — господин начальник комиссии, бригадный генерал Дани'Лец и подобрел бы немного, приобщившись к истине (слово «истина» он старательно произнес, как бы с большой буквы). Послал бы рапорт о том, что колонию нашу надо сворачивать…

— А нас опять отправить в помощь шестой эскадрилье, — добавил капитан. — Гоняться за флотом конфедерации. В холодный пустой космос. С насиженного теплого места. Где почти не стреляют.

И я впервые подумал тогда, что никакой он не романтик, что его апломб и жестокость — такое же следствие хронической усталости воюющих за гиблое дело, как и хандра у Кусли, неисцелимая ничем и проливающаяся на окружающих желчным дождем нигилизма.

— А представляете, — вновь заговорил Таразевич, — как удивительно у них мозги развернуты, у этих туземцев. Счастье всех зависит от одного. Один не зависит от счастья всех. Вы видели их картины. Центральный образ — осьминог, выдавливающий из каменных пор планеты зло и жестокость. Его щупальца заползают в каждую щель, где терзает свою жертву паук, в каждую хижину, где царят зло и несправедливость. Но поражает он только зло, не причиняя этим вреда его носителям. Осьминог — одиночка. Он борется всегда один на один со злом целого мира. Что?

— Я сплю, — сказал Кусля. — Вас привлек мой храп. Вы усыпили меня своей лекцией, и теперь мне снитесь, господин переводчик. Ночь хороша, но мне нужно выспаться. Иначе я не смогу завтра метко стрелять в дикарей. Прошу, господа, не обижаться опять-таки.

— Нет, здорово все же, — Грин Чук мечтательно потянулся. — Представляете, один добежал, и все стали добрее. Один рискнул, и все поумнели. А то, может, возьмем, господа, глайдер, махнем на ту сторону? И тогда — никакой войны больше, никакой атаки на катакомбы. Останемся здесь навсегда. Сроем крепость, разминируем море. Представляете: воздух, солнце, бананы, морской залив. Истины — сколько хочешь. Прилетят конфедераты — и с ними истиной поделимся. Прилетит комиссия — и ей обломится от щедрот наших. Или если в глайдере — то это не в счет?

— Не в счет, не в счет, Грин, конечно. Тут только бегом, только ногами, только по лунной дорожке и только если чувствуешь, что можешь. А если ветер изменится — тогда бульк… Ты же сам рассказывал… А бежать кому-то из нас едва ли есть смысл. Я, например, бегаю плохо. Воды боюсь. Что истина их на нас подействует, не уверен. Все-таки это их истина. Господин капитан, вы сидите на коробке с орехобобами. Разгребите, пожалуйста, угли. Вот так.

Таразевич подбросил клубок сухих змеистых лиан, пламя с треском вспыхнуло, но мигом опало.

— А вы что, уходите, Гей?

— Да. Пойду я, наверное. Ночь дивно хороша, но действительно нужно выспаться, отдохнуть. Завтра наверняка заваруха.

Майор Гей Кусля встал. Звякнул о камень металлический приклад его карабина. Проскрипела под сапогами сухая галька и, не обращаясь ни к кому, то ли самому себе, то ли окружающему его озаренному лунным светом пространству, он объяснил:

— Скучно это все. Счастливые люди туземцы. Ищут за морем то, что у каждого и так должно быть. А его нет. И что его искать, то, чего нет и не будет. Скучно и тяжело, джентльмены.

Потом обернулся и пожелал не то нам, не то нависшей над ним луне спокойной ночи.

А на следующий день нас таки бросили в Змеиное горло. Никакого газа «Д» Ван Копеш нам не привез, пришлось принять бой в смрадном и тесном подземелье, мы потеряли пятерых и туземцы человек тридцать, чем дело и кончилось. Один из солдат наступил нечаянно на контактную мину, которую саперы установили у входа в колодец, и взрыв испарил его в пространство вместе с защитным костюмом и противоминными сапогами.

И еще одна странная, необъяснимая вещь произошла этим днем: пропал майор Кусля. Пропажа обнаружилась только к вечеру. Его искали в окрестных горах. Но не нашли. Все глайдеры и катера были на месте. Система «Электронный барьер» не зафиксировала ничьего выхода за пределы охраняемого пространства. Событие это произвело на людей не самое лучшее впечатление. Тело майора в конце концов отыскалось. Но ситуацию это не прояснило нисколько. Воздушный патруль обнаружил его в открытом море, в двухстах километрах от берега. Странно, но голодные акулы, кружившие стаями в этом квадрате, его не тронули. Опять прилетела комиссия. Долго доискивалась причин случившегося. Но улетела ни с чем. В официальную версию о том, что майор, кстати, морской биолог по образованию, заблудился, упал со скалы, умудрился при этом не разбиться о камни, а тихо и мирно захлебнулся и был отнесен морским течением от берега, никто не поверил. Это не реально. Тот, кто был в прибрежной зоне Терры, знает, почему. Останки моего бедного друга в герметичном контейнере были отправлены на космобазу, а оттуда — на Землю. Те, кто прощался с телом майора и провожал его в последний полет, говорили, что на лице его, ничуть не обезображенном смертью, как это обычно бывает с утопленниками, застыла странная мягкая улыбка. Улыбка человека, получившего наконец от жизни то, что искал.

Я не видел его. С орбитального комплекса поступил сигнал о какой-то аномалии в районе южного полюса. И меня с группой приборной разведки послали проверить, не высадились ли там десантники конфедерации, хотя абсолютно ясно было, что высадиться, миновав незамеченными при входе в атмосферу средства электронного обнаружения, они не могли.

С тех пор прошло десять лет. Я так и остался по окончании военных действий в составе колониальной администрации. Думаю, колония здесь будет еще много-много лет, несмотря ни на что. Глупость бессмертна. Но меня почему-то это радует. Я часто прихожу сюда, на это место. Один. Или с товарищами. Иногда мне снится майор Кусля, молодой человек, который не верил в чудеса. Мой лучший друг, убегающий от меня по лунной дорожке. И вода пружинит под ногами его, как циновка. А в голове бьется мысль, что если он добежит, то завтра все будет совсем не так, как вчера. Люди станут другими, добрее, и в Змеином горле никогда больше никто не будет убит. А легкий ветерок дует ему в спину, подгоняя, и овевает его ароматом неизвестных Земле цветов или мускусных желез влюбленного дикобраза.

Я не знаю, проживу ли я еще девяносто лет. Тинн говорит, что у меня очень крепкий организм, что в прибрежном климате люди с таким здоровьем живут по две сотни лет и дольше. А она знает толк и в здешнем климате, и в здоровье. Но если все сложится так, как я хочу, и судьба подарит мне шанс, если я доживу, то обязательно приду сюда, к воде и к лунной дорожке. Не уверен, смогу ли я быстро бегать в том возрасте, в котором приятнее всего сидеть у камина. Но главное ведь не это. Главное, чтобы ветер был в спину, и луна светила, и под ногами мерцала серебристым светом дорожка, а впереди, где-то далеко за стеной горизонта, дожидались меня черепахи и пальмы другого берега.