Илья Хоменко - Поднебесник

— Что это? — спросил Таразевич.

— «Смерть водолаза» сработала. Снова дюгонь, наверное, на донной мине подорвался. Так мы вас слушаем, капитан, продолжайте, пожалуйста.

— Ну так вот.

Дрова в костерке потрескивали, выплевывая в небо звездочки искр. Господа из комиссии генерального штаба выпили вчера в ознаменование последнего дня инспекции (и как это им удалось?) весь джин из наших отнюдь не скудных запасов. И теперь, наверное, дрыхли в адмиральском модуле тяжелым и больным сном людей, пострадавших от собственной жадности. А нам светила луна, отражаясь в усыпленной полным штилем морской воде, легкий ветерок приносил с гор аромат незнакомых прекрасных цветов (майор Кусля уверял, правда, что это запах мускусных желез дикобразов, совершающих в полнолуние брачный обряд), и, право же, нам было очень хорошо в эту ночь и без джина.

— Так вот. Гравилокатор и гирокомпас, очевидно, у них не работали. Судно шло на воздушном экране, метрах в трех над поверхностью моря, постоянно меняя курс. На радиосигналы не отвечало. Ясно было, у штурвала там никого нет. На палубе и верхней надстройке тоже никого не было. Неуправляемый корабль, сошедшая с ума автоматика. Но что меня поразило: люки шлюпочных отсеков были задраены. Все спасательные капсулы были на месте. А в иллюминаторах кают-компании и капитанского салона…

— Горел свет, — мрачно заявил майор Кусля и, отвернувшись от рассказчика, громко зевнул.

— Ну что же вы перебиваете, сударь! — Капитан покраснел (или не покраснел? Может, я кое-что додумываю теперь, вспоминая эту историю? Ведь было темно, и не мог я видеть цвета его лица в неярком лунном сиянии и таких же неярких отблесках костерка).

— Извините, господа, — голос у майора Кусли был по-настоящему сонный, — но сказку о летучем голландце я слышал еще на Земле. Обстоятельства были другие, подробности те же. Простите, что вмешался. Но я понял, что если услышу сейчас про неостывший кофе на столе и забытого попугая, то заплачу.

— Господин майор, кажется, страдает из-за отсутствия выпивки, — капитан, не бывший ни хорошим рассказчиком, ни остряком, попытался этой репликой отомстить за перья, которые так грубо были выдернуты из хвоста его страшного повествования. Новичок в нашей компании, он не знал, что майор Кусля не реагирует и на более изящные колкости. — Вы в дурном настроении, господин майор?

— Вовсе нет. Просто я не большой любитель банальных выдумок, сударь. Прошу, кстати, за это на меня не обижаться. Видите ли, банальности навевают на меня сон. А спать в такую великолепную ночь нельзя. Ее надо впитывать каждой клеточкой тела, чтобы было потом что вспоминать в старости. Жаль дюгоня, господа, я их люблю. Умные звери.

Майор Кусля говорил совершенно спокойно, бесцветным голосом. Невозможно было понять, шутит он или нет.

— А может быть, вам просто чудо не нужно в жизни, — не сдавался капитан. — Вот вы не верите ни во что. Ничто вам не интересно. Зачем же вы тогда пошли во Флот? Служили бы на Земле. Тихо, спокойно. Скучно.

— Чудо мне действительно не нужно, — сказал майор. — И я в чудеса действительно не верю. Живу не вымыслом, а реальностью. Наслаждаюсь вот этой секундой. Разве это не чудо, когда луна, шторм не ревет, пушки не стреляют, дикобразы в горах спариваются?

Разговор на этом едва не иссяк, но так хорошо было это мгновение, тихое, освещенное луной, что никто не ушел. Молчание было недолгим. Потом заговорили об аборигенах, ушедших в колодец Змеиного горла, и о том, что господа комиссионеры, мучаясь завтра жестоким похмельем, несомненно вынудят нас напоследок заняться очисткой этой отвратительной пещеры. Лезть туда без защитного снаряжения — дело глухое и гиблое, а в скафандре там развернуться нет никакой возможности… Потом кто-то сказал, что господин начальник оружейной инспекции, полковник Ван Копеш обещал доставить с борта орбитального вспомогательного комплекса баллоны с газом «Д», вызывающим у туземцев острую клаустрофобию. Капитан, уже испортивший в моих глазах репутацию тем, что заспорил с Куслей, тут опять отличился. Он заявил, что против туземцев нужно применять не газ «Д», которого даже местные клопы не боятся, а иприт, что нечего выкуривать этих разгильдяев из подземелья, если можно там их похоронить… Говорят, темнота — хороший проводник настроения. Кусля чуть отодвинулся от капитана, и я почти физически ощутил, что он начинает этого новичка ненавидеть тихой и незаметной ненавистью, вроде той, какую он испытывал к паукам и морским хищникам, жрущим его любимых дюгоней.

Заговорили о наградах. Потом кто-то сказал, что если мы победим дикарей, не запрашивая помощи с космобазы…

— То это будет чудом, — помог ему Кусля, а капитан снова не выдержал:

— Вот вы же сказали, что не верите в чудеса, майор! Значит, не верите и в победу нашего оружия. Вы, офицер.

— Да. Я не верю в победу оружия. Оружия вообще и не только нашего. Думаю, кто первым нажал курок — тот и проиграл. Даже если он выиграл.

Тут капитан прошелся насчет банальности подобного пацифизма, банальности куда большей, чем любая история о летучем голландце. И еще что-то добавил насчет чести мундира и трусости. Насчет Вселенной, сопротивляющейся попыткам ее покорить, и философов, вставляющих палки в колеса прогресса и цивилизации. А майор ответил, что капитан — романтик. И это очень плохо. Потому что хуже романтика с оружием в руках, готового разрушать реальность ради идеи, ничего не бывает.

Куслину теорию вооруженного романтизма как источника всех неприятностей я слышал и раньше. Причина труднообъяснимой неприязни, которую эти два человека испытывали друг к другу с самой первой встречи, несколько для меня прояснилась. Однако нужно было этих господ растаскивать, ибо разговор начал приобретать нежелательный оттенок.

— Прошу прощения, — сказал я, — майор, вы, безусловно, правы, говоря, что рассказ капитана несколько напоминает легенду о корабле-призраке, занесенную сюда из старой Европы. Но вы напрасно усомнились в его правдивости. Мало ли может быть причин, вынуждающих экипаж покинуть судно в открытом море. Даже если это открытое море чужой планеты. В основе любой легенды лежит какая-то истина. И вообще. Здесь очень часто происходят странные вещи. Вы слышали, например, историю о невидимом охотнике?

— Это вам Тинн рассказывала? — поинтересовался капитан. — Она всем рассказывает о своем возлюбленном-невидимке. И много других интересных вещей. Если вы сумеете ей понравиться. Я, например, сумел.

Кусля, имевший особое мнение насчет способности капитана нравиться местным жителям, только фыркнул.

— Вот вы сказали «истина», — нарушил молчание сидевший между Куслей и мной Таразевич, филолог, сменивший почему-то университетскую кафедру на погоны военного переводчика. — Вы наверняка имели в виду какой-то конкретный случай, действительно произошедший, приукрашенный потом вымыслом и ставший легендой. А между тем местные жители вкладывают в понятие «истина» совсем другой смысл. Я с трудом улавливаю семантические оттенки. Но, по-моему, в их понимании это нечто всеобъемлющее, внутренне присущее каждой вещи и каждому явлению, но скрытое от людей. Нет. В том, что я говорю, кажется, тоже больше от Канта и европейской цивилизации, чем от рассказов местных стариков и щебетания Тинн. Одним словом, то, что вы шли по лесу и увидели дикобраза, — для туземца не истина. Даже если эпизод имел место. А вот то, что мы воюем с ними, — для них доказательство того, что истина от нас и от них сокрыта. Вы понимаете?