Илья Хоменко - Поднебесник

Рассвет застал его километрах в семидесяти от города. Но что интересно — он совсем не заметил рассвета. То есть не отреагировал на то, что темнота поредела, сменяясь прозрачными сумерками. И только когда громко щелкнуло фотореле, автоматически переключающее фары с дальнего света на ближний, понял, что скоро станет совсем светло. И скоро он будет на месте. Если, разумеется, не нарвется на мобильный патруль, который может придраться к тому, что маяк радиообнаружения из гнезда на капоте «рейнджера» выдран.

Бессонная ночь постепенно брала свое. Он почувствовал, что монотонность дороги начинает его убаюкивать. Встряхнул головой и нажал на кнопку сигнала. Оглушительный вопль (имитация крика опасности, издаваемого мутировавшим койотом) рванул воздух и мигом разогнал дремотное состояние. Он еще раз надавил на сигнал (чихать на патруль!), сплюнул сквозь зубы в окошко степную горьковатую пыль и снова выжал до предела педаль акселератора.

Не знаю, как в других городах, а в нашем пасмурные вечера заполнены совершенно особенным очарованием. Даже если на улице холодно и зябко. Огромный проспект Южного Креста залит мерцающим светом неоновых фонарей, по нему в шесть рядов идут машины, тротуары забиты прохожими. Каждый спешит, каждый торопится куда-то, ему нет абсолютно никакого дела до тебя, и ты совершенно теряешься в этом потоке, проходишь мимо ярких огней ночных забегаловок, ныряешь в освещенные пасти подземных переходов, выпиваешь чашку горячего дымящегося кофе из автомата. Спешить тебе некуда, воротник твоего плаща поднят, а рядом с тобой товарищ, с которым так приятно поболтать, и даже если говорить в четверть голоса, ни одно слово не потеряется: все вокруг хотят поскорее добраться до своей порции вечернего тепла, до ужина, мягкого кресла и телевизора, до карт, до коллекции спичечных коробков, до спрятанной от жены бутылки джина, а такая толпа всегда молчалива, не шумна, вот вы и болтаете, не напрягая голосовых связок. О чем же мы разговаривали в тот вечер? Кажется, об этрусах, которыми мой товарищ, член семерки, кстати, увлекался еще в университете, о чем-то филологическом. А потом он вдруг вспомнил, что ему совершенно необходима с собой выпивка, потому что очередная его пассия ничего путного из питья у себя не держит, а кредитная карточка утеряна им еще на прошлой неделе. И мне пришлось сопровождать его от одного закрытого магазина к другому (и кто выдумал дурацкое правило не продавать спиртное после восьми), и в конце концов в распивочной ему завернули две бутылки какого-то вермута с условием, что мы оплатим закуску. Одной из них решено было свернуть голову тут же. И когда мы вышли, проспект слегка пошатывало, и рекламные огни его перемигивались со светофорами в ритме морзянки, и полицай брезгливо отвернулся от нас, втайне, конечно, завидуя. И я совсем было решился отдаться настроению этого вечера, задаром раздающего такие замечательные мгновения, но не тут-то было. Что-то нехорошее заворочалось на периферии моего плавающего в волнах алкоголя сознания и оформилось в совершенно дурацкий вопрос: «Какой сегодня день?».

«Пятница, — ответил мне товарищ, — двадцать седьмое».

И тогда на меня накатило то, от чего я весь день бессознательно прятался — за работу, за книгу, за выпивку, за спину приятеля. Аж голова закружилась и по спине побежали мурашки. Хорошее настроение рассыпалось. Наскоро распрощался с товарищем и побрел назад, проклиная и слякотную погоду, и эту толпу, и алкоголика, отнявшего у меня вечер, и вермут, который не вызывал уже у меня ничего, кроме тошноты. Приедет ведь завтра, точно приедет. Небось, колеса своей тачки уже подкачивает. Идиот. Диссертацию о нас написать думает, что ли? Или грехи себе, целую неделю выдумывает, а потом замаливает тут по субботам? А может, и не приедет. Не каждую же субботу ему приезжать. Таким вот образом стал себя уговаривать. И пока дошел до квартиры, пока раздевался и стоял под контрастным душем, совсем почти уговорил. Тем более вспомнил — ему ведь к концу месяца отчет о работе нужно составлять наверняка. А когда его составлять, если не в субботу. С этой мыслью и завалился спать. И уснул. Но тут же проснулся — пошла какая-то бредовина во сне: обо мне, о нем, какие-то развалины падают, какие-то звери лезут. И понял, что никуда от него не денешься. Не такой он человек, чтобы мне не испортить выходной. И к тому, что утром он явится, нужно относиться как к факту свершившемуся.

Вторую линию технических заграждений он миновал без особого труда (это совсем не сложно, если знаешь проходы). Вот если бы ему захотелось незамеченным выйти во внешний мир с первой линии, включавшей в свое кольцо и базовый лагерь их экспедиции, пришлось бы здорово повозиться. Впрочем, с тех пор, как срок обязательного карантина был сокращен с двух недель до четырех дней и всем ученым были оформлены постоянные выходные пропуска, смысл в таких самоволках, не представлявших, собственно, для него никакого интереса и раньше, пропал окончательно.

Мотор вездехода, пришпоренный очередной порцией обогащенной топливной смеси, взвыл, и, потыкавшись тупым носом в песчаные озера и утыканные редким кустарником каменистые холмики, машина вновь отыскала дорогу. Когда-то здесь была настоящая и живая степь с горькой полынью и замечательными красными маками ранней весной. Но с тех пор все изменилось.

До города оставалось всего ничего. Его уже можно было увидеть сквозь туманную дымку, заволакивающую горизонт. Дорога пылила. Вездеход с негромким урчанием заглатывал километры. Солнце начинало припекать. Порывшись в боковом багажнике, он не нашел ничего, кроме старой газеты, из которой сложил пилотку (головные уборы он терял с удивительным постоянством). Отогнул зеркало заднего обзора таким образом, чтобы оно не пускало в глаза солнечных зайчиков.

«Все это хорошо. И то, что карантин скоро совсем отменят, и то, что город близко. Только не надо самому себе врать и делать вид, будто тебе сейчас ни капли не страшно. Еще пара таких поездок и у тебя отберут машину. А может быть, вообще отстранят. А хоть и не отстранят. Все равно, проект полной дезактивации утвержден. И останутся у тебя скоро о городе одни только воспоминания. Вашей экспедиции и так уже дважды продлевали срок. А толку? Если ты ничего не сумеешь отыскать и на этот раз там, куда направляешься, если не придумаешь никакого выхода, значит, никакого выхода просто нет».

Машину повело юзом. Он затормозил. Открыл дверь и выбрался на разогретый солнцем песчаный ковер. Потом снова залез в кабину, медленно-медленно вывел задним ходом автомобиль из длинного желтовато-белого песчаного языка, остановил его и с шумом перевел дыхание. В сторону дурные мысли. Здесь нужно быть очень осторожным. Только забуксовать на весь день ему тут недоставало. Прямо-таки за тем он сюда и ехал. Перед самым въездом в город он немного передохнет. Соберется. Сосредоточится. Но сперва отдохнет. Перед свиданием с городом это необходимо.