Владимир Тюрин-Авинский - На суше и на море - 1980

— Патрончики не растут на кедрах.

— Так-то так, — говорит Юш, перезаряжая винтовку, — да глаз «отращивать» надо… Всякое случиться в тайге может…

— Давай пробу брать.

Из вьючной сумы Юш достал несложный инструмент. Погрузил в воду пустую бутылку — забулькало. Посуда наполнилась. Юш повернул ее вверх дном, вставил в горлышко большую воронку и подвел к газовому фонтанчику… В несколько минут газ вытеснил воду из бутылки. Юш под водой заткнул бутылку, сел на камень, обтер горлышко тряпкой, зажег свечу и залил сургучом пробку.

Я записал свои наблюдения.

— Все! Можно ехать.

Размашисто идут лошади. Еще бы, впереди отдых. Я устал.

Подремать бы. Но частые повороты мешают: можно вылететь из седла. Тропа мечется по долине: левый скат горы каменистый, крутой. Узкая ленточка тропы пробивается среди россыпей и усыпана острыми осколками. Кони ступают осторожно и все равно спотыкаются: подковы поизносились, скользят.

«Открыта первая нефть в этих краях. Недалеко и до того времени, когда построят поселок нефтяников», — размечтался я и не заметил, как добрался до поворота. Внизу уже видны десятиместные палатки. Они выстроились в два ряда, образуя улицу.

Из крайней палатки выбрался мой друг, инженер Дзотов.

— Привет, старина! — он протянул мне мясистую широкую ладонь. — Ого! Бородищу вырастил, брат… Ого! — покачивает он головой и всем корпусом вздрагивает от густого добродушного смеха.

Мое сообщение, что найдены признаки нефти и газа, обрадовало.

— Это отлично! — потирая руки, загудел Дзотов. Широкое лицо его расплылось в улыбке, коротенькие щеточки усов зашевелились. — Я так и думал: весь бассейн Шубе нефтеносен!

…Все лето звенели топоры и визжали пилы, а когда подкралась зима, у нас уже были квартиры и контора, столовая и баня.

…Я влез в меховую куртку, напялил унты, а шапкой из ондатр скрыл редеющую шевелюру. Теперь мы с Юшем нет-нет да и выходили в тайгу. Какой охотник утерпит, не попробует своих сил в зимнее время?

Километрах в пяти мы обнаружили богатейший осинник. Зайцев там — пруд пруди. Вот туда и повадились каждое воскресенье. Сегодня тоже на коротких широченных лыжах пробираемся с Юшем к заячьим тропам ставить петли.

Морозно. С тихим шелестом падает искрящаяся кухта. Легкий ветерок перебирает мою бороду. Связка отожженной проволоки в рюкзаке. Дробовик все время сползает из-за нее с плеча, падает. «Да ну его к чертям!» — сержусь я, забрасывая ружье за спину.

— Алексеич, — трогая меня за плечо, говорит Юш, — а зайчиков-то наших кто-то прибрал.

Он тычет в сторону тропы. Возле петли на снегу я вижу заячью голову. Свинцовые глаза ее устремлены к небесам. Пока я думаю что это означает, Юш уже принял решение:

— Ну, ладно, Алексеич, проверяй здесь, а я пойду на соседнюю тропку.

Я немного обеспокоен. Чутко прислушиваясь, иду осторожно. Искрится снег. Шуршит кухта. Скрипят лыжи. Тайга словно вымерла.

Выхожу на поляну. И опять в петле обглоданный заяц. «Видимо, лиса», — гадаю я.

Рядом гулко прокатился выстрел. Я повернулся, и в тот же миг что-то рычащее, пятнистое мелькнуло в воздухе, ударило в грудь… Падая, я почувствовал, как острые когти рвут куртку, больно вонзаются в тело. Большая шапка закрыла глаза. Я отбиваюсь, силюсь поднять, сбросить зверя. Но перед глазами плывут красные, зеленые круги. Становится жарко, я задыхаюсь…

Я очнулся, увидел склонившегося надо мной Юша.

— Ну вот и ладно: ожил, — говорит он, разжигая костер. — испугался за тебя. Чертов оморочо! [13] Оморочо — (вост. — сиб.) — самец рыси

Я удивленно таращу на Юша глаза, не понимаю, кого он ругает. мои взгляд Юш истолковывает по-своему.

— Идти-то, Алексеич, сможешь?

Я сажусь и тут же хватаюсь за горло: от боли в глазах помутилось.

— Ничего. Ранка не глубокая, — успокаивает Юш, подхватывая меня за плечи.

Минут через десять стало легче. Осматриваю себя. Куртка разорвана в клочья. Руки в крови, искусаны, исцарапаны. Тело саднит. Знобит, зубы стучат.

Юш подходит к костру, подкладывает в котелок снег, с беспокойством поглядывает в мою сторону, а я удивленно смотрю на этого самого «оморочо».

«Черт возьми! — соображаю я наконец. — Да ведь это же рысь!»

— Как этот «оморочо» меня не сожрал?

Юш видит, что я прихожу в себя, и шутит:

— Зажрал бы, Алексеич, да я его долбанул в башку из карабина.

— Долбанул?! — ужаснулся я.

— А что?

— Так ты меня мог ухлопать!..

— Юш востроглазый, — смеется парень, снимая с костра котелок.

— Ты, Алексеич, выпей крепкого чаю, лучше будет.

Из моих лыж Юш соорудил «нарты» и приволок в поселок и рысь, и меня.

В жарко натопленной столовой я рассказываю, как «долбанул» Юш «оморочо» и спас мне жизнь. Слушатели смеются. А Дзотов, похлопывая Юша по плечу, шутит:

— Борода тебя спасла, Алексеич. Видишь, вся пасть у «оморочо» волосами забита…

Очерк

Художник М. Александрова

Рис. из старинных изданий

Что без страданий жизнь поэта…

В Старом Гоа — бывшей столице португальской колонии в Индии — воздвигнут памятник Луису Камоэнсу. Стоит он на том месте, где стояла до этого статуя Салазара, которую сбросили в реку Мандави, когда Гоа обрел независимость. Монумент великому португальскому поэту сооружен на гоанской земле не случайно: Камоэнс провел здесь не один год, воспев ее в знаменитой поэме «Лузиады».

Четыреста лет Камоэнс и его поэма служат знаменем национальной гордости и свободы. Вот почему Фридрих Шлегель с полным правом мог сказать, что «ни один поэт со времен Гомера не был так почитаем и любим своим народом, как Камоэнс». К этим словам следует добавить, что он издавна пользуется всемирной славой. Камоэнсом восхищались Тассо и Вольтер, Монтескье и Голдсмит, Вордсворт и Бальзак, Мелвилл и Мейер, Гейне и Сент-Бёв.

В России с творчеством португальского поэта познакомились в конце XVIII века, когда появился прозаический пересказ поэмы «Лузиады». А в 1805 году «Журнал российской словесности» опубликовал краткую биографию поэта. С тех пор имя автора «Лузиад», его творчество и печальная судьба привлекали внимание многих русских писателей.

Глубоко проник в суть творчества Камоэнса Пушкин, писавший о том, что его поэзия окрашена в скорбные тона. И хотя в конце XIX века был издан новый перевод «Лузиад» (также пересказ), творчество Камоэнса широкому читателю было известно мало. Только сравнительно недавно, в 1964 году, вышел сборник сонетов Камоэнса.