Владимир Тюрин-Авинский - На суше и на море - 1980

Их любовь была несчастливой и быстротечной. Девушка по воле родителей отвергла юношу, у которого за душой не было ни гроша. Ее судьба оказалась печальной: она умерла молодой, возможно, горько раскаиваясь в своем поступке. Камоэнс же был удаленч от двора «из-за любви к знатной особе».

Тут много неясного. Однако современные исследователи, в частности Жозе Мария Родригеш, выдвинули предположение, что поэт был страстно влюблен в инфанту дону Марию, младшую сестру правящего монарха. И что она столь же пылко отвечала ему взаимностью. Многочисленные любовные гимны поэта обращены именно к ней, придворной даме высокого происхождения, чье имя. однако, никогда не упоминалось. Если это так, тогда понятной становится причина удаления Камоэнса от двора.

А как же Катарина? Любил ли ее поэт? Почитатели Камоэнса в течение долгих лет видели в ней предмет романтической любви, вдохновлявшей поэта.

Что ж, позиции Натерсии непоколебимы. Катарину вполне правомерно поставить в один ряд с Лаурой, Беатриче и другими, чьи имена навсегда связаны с бессмертными поэтическими строками.

Но дело в том, что, встретив в страстную пятницу в церкви дас Шагас (ран Христовых) юную Катарину, поэт, видимо, принял вспыхнувшее в нем чувство за более глубокое. Между сонетами, которые поэт адресует очаровательной девушке, и теми стихами, что он посвящает молодой знатной синьоре, огромная разница. Двадцатидвухлетняя инфанта поразила его обаянием, тонким умом и изысканным вкусом, умением собирать вокруг себя поэтов и артистов.

Чувство к доне Марии поэт пронес через всю свою многострадальную жизнь. Увы, эта любовь не сделала его счастливее, хотя избранница и не осталась к нему равнодушной. Но на что можно было рассчитывать двум людям, находившимся на столь различных ступенях социальной лестницы? Рано или поздно их ждала разлука. И она наступила, быть может, даже скорее, чем они ожидали…

Поэта принудили покинуть столицу, и он очутился в селении Белвер, на берегу Тежу, там, где река течет среди высоких гор. Свое несчастье он сравнивает с изгнанием Овидия, который, согласно легенде, влюбившись в дочь императора Августа, оказался в ссылке на берегу Понта Эвксинского.

Распоряжение удалиться от двора прозвучало для Камоэнса громом среди ясного неба. Поэт успел лишь тайно проститься с инфантой: ему дали всего несколько часов на сборы.

В Белвере, вдали от предмета своей запретной любви, поэт пробыл с 1546 по 1549 год. Но вот срок ссылки кончился. Однако поэта по-прежнему не допускали ко двору. Значит, фактически он не мог видеться с инфантой. Тут, кстати, вспомнили и о давней традиции, согласно которой молодые дворяне не могли находиться при дворе без доказательств своей воинской доблести, проявленной в Африке. В отношении Камоэнса это звучало явной издевкой. Да, ему не довелось побывать на севере Африки, где португальцы еще со времен Генриха Мореплавателя, захватившего Сеуту, вели нескончаемые войны с маврами. Но это прежде не мешало поэту бывать при дворе. Теперь, словно спохватившись, вспомнили обветшавшую традицию. Камоэнсу предстояло ехать в Африку и вернуться в ореоле воинской славы. Когда судно покидало устье Тежу, родился сонет о расставании влюбленных, которые, видимо, нашли все же способ увидеться.

Пребывание в Сеуте, как и следовало ожидать, не оставило ярких воспоминаний. Однообразие гарнизонной службы, отдельные вылазки и экспедиции, зависть, интриги, мелкое честолюбие — такова была жизнь португальских военных в Северной Африке.

Забыл ли он свою возлюбленную? Если судить по дошедшему до нас письму, дона Мария продолжала властвовать в его сердце.

Самозабвенно отдается он творчеству, продолжая работать над задуманной поэмой, пока еще без названия. Только она и принесет Камоэнсу лавры победителя, а не ратные подвиги.

Во время одной из стычек с маврами он был ранен в лицо осколком ядра и лишился глаза. Впрочем, до сих пор не выяснено, было ли это увечье следствием полученной в бою раны или несчастного случая.

Однако Камоэнс получил нежданное освобождение. Поэт вернулся в Лиссабон, не пробыв в Африке обусловленных двух лет.

И первое, что он предпринял в столице, — это попытался увидеться с «королевской орлицей», как он называет в стихах инфанту. Ему разрешили посетить ее салон. Одно тревожило поэта: как отнесется дона Мария к его черной повязке, прикрывающей пустую глазницу.

— Добро пожаловать, Луис Ваз, в этот дом, где о вас никогда не забывали, — произнесла она и протянула ему руку.

Камоэнс склонился в почтительном поклоне, стараясь говорить спокойно:

Синьора, возможно ли, чтобы вы признали во мне прежнего человека? — Осмелился он намекнуть на свое несчастье.

Разве одноокий пуниец, прославленный Ганнибал, перестал быть великим полководцем из-за своего недостатка? Теперь, — продолжала дона Мария, — этот знак славы прибавил еще одно достоинство к вашему таланту.

Теплота, которую вложила в эти слова дона Мария, успокоила Камоэнса. Они стали беседовать совсем как в прежние времена. Возможно, поэт рассказал о задуманной им грандиозной поэме, обещал создать произведение, достойное ее, доны Марии.

Несомненно, ей было приятно услышать о том, что она — вдохновительница первого поэта Португалии. Он же доверительно сообщил, что помочь довести до конца задуманное творение может только большая любовь.

Часто ли они виделись? Видимо, Камоэнсу пришлось ограничить число своих посещений дворца инфанты, приходилось соблюдать осторожность: вокруг поэта и доны Марии уже плели целый клубок сплетен.

На Камоэнса сыпался град жестоких эпиграмм, авторы которых потешались над его одноглазием. Особенно изощрялся довольно известный в то время поэт Педру де Андраде Каминья. Его злословие, несомненно, было порождено завистью. Он не мог спокойно слышать, когда при нем превозносили талант Камоэнса. Он буквально бесновался, когда заходила речь об эпической поэме, которую сочинял первый поэт страны. Каминья начал распространять разные лживые слухи. Впрочем, что можно было ожидать от человека, который донес в святую инквизицию на Дамьяна де Гоиша, пользующегося европейской известностью португальского историка и гуманиста, друга Эразма Роттердамского.