Владимир Тюрин-Авинский - На суше и на море - 1983

Однажды ранним утром меня снова вывели из дома. Я увидел, что возле вождя, одетого все в то же белое платье, собралась толпа. Теперь он пел, стоя перед женщиной, которая держала на руках новорожденного младенца. Звучали те же самые песни, что и в первый раз, да и церемония с ароматными ветками и омовением повторилась. Закончив процедуру с ребенком, индейцы занялись мной, опять проделав все то же самое. Больше всего это походило на обряд своеобразного крещения. Уж не посвящали ли меня в члены племени?

Постепенно я получал все большую свободу передвижения, но стерегли меня по-прежнему очень строго даже ночью, никогда не выпуская из виду. В моем словаре прибавлялись новые слова. Мало-помалу налаживалось взаимопонимание.

Шли недели, и вот племя снова собралось на торжественную церемонию, которая отличалась от двух предыдущих. Вождь запел песню, которую я раньше никогда не слышал, а остальные вторили и начали танцевать на месте. Это тянулось долго. В конце концов вождь взял ветку с крупными листьями и осторожно осенил ею мое тело по четырем направлениям — на восток, на запад, на север и на юг.

Затем индейцы отвели меня к протекающей неподалеку речке, где я теперь мылся каждый день. Здесь в большом сосуде, поставленном на огонь, они приготовили ванну из трав. Когда они с церемониями окунули меня в эту ванну, вода показалась-мне чуть теплой. После этого индейцы жестами велели мне сесть на землю, подтянув колени к подбородку, и не двигаться. На меня набросили какое-то грубое покрывало из вытканной вручную хлопчатобумажной ткани. Оно целиком накрыло меня, так что я едва не задохнулся. В последнее время я становился все менее боязливым, так как в деревне шла спокойная жизнь. Но теперь, меня снова охватил страх, испытанный во время пленения и перехода по лесу. А вдруг это обряд жертвоприношения? Не лучше ли вскочить, оказать сопротивление, по крайней мере умереть защищаясь?

Я попытался найти успокоение в молитвах, но не смог припомнить ни одной. Ведь прошло уже так много времени с тех пор, как я получил в школе в Икитосе скудное религиозное воспитание. Время тянулось медленно, мои нервы были напряжены до предела. Я задыхался под плотной тканью, от неудобной позы судороги сводили мышцы.

Наконец одним махом с меня сняли накидку. Зрители издали возглас, который показался мне радостным. Я впервые увидел нечто похожее на веселое выражение на лицах собравшихся. Мужчины столпились вокруг меня, улыбаясь и что-то быстро говоря. Я ничего не понимал, но ро их жестам видел, что стал одним из них. Но я не имел ни малейшего представления о том, для какого дела я смогу быть пригоден в этом странном мире.

Вскоре после этой церемонии меня отвели в группу молодых мужчин. Каждому из нас дали по кусочку зеленого стебля и велели его жевать. Вкус был вяжущим, но не противным. Через несколько часов у нас почернели зубы. Позднее я узнал, что эта жвачка называется пака никспо, а стебель срезается с одного лесного куста. Эта мера предохраняет зубы от порчи. Спустя недели две зубы снова стали белыми.

Прошло примерно полгода с тех пор, как я попал в деревню индейцев хуни куи. Я привыкал обходиться без одежды, есть пищу, состоящую из несоленого мяса лесной дичи, немногочисленных плодов примитивного земледелия и даров леса. К тому же я понимал уже некоторые индейские слова.

Становилось очевидным, что индейцы к чему-то меня готовят, так как моя обычная пища была сильно изменена. За этим исправно следили опекавшие меня старухи. В течение нескольких дней мне давали только тщательно прожаренную грудку лесной куропатки, жареную юкку и кашеобразную похлебку из вареных и толченых бананов или бататов. Каждые два-три дня меня заставляли принимать какие-то настой из трав с резким, странным вкусом, вызывавшие неожиданные реакции. Старухи зорко следили, чтобы я пил эти настои, уверяя, что они мне не повредят. Но одно из снадобий вызвало страшную рвоту, второе подействовало как слабительное, после третьего началось усиленное сердцебиение, лихорадка и обильный пот. Мне устраивали ванны и делали массажи, после которых я приходил в веселое настроение.

Все это продолжалось дней десять. Индейцы, включая вождя, который лично наблюдал за процедурами, выражали озабоченность по поводу моего здоровья и надежду на благополучный исход. В один прекрасный день все это завершилось постом и церемонией раскрашивания. На лица десяти мужчин красной краской были нанесены сложные узоры. За час до захода солнца в доме вождя собрались несколько человек, в которых теперь я признавал людей, занимающих в племени важное положение. После краткого совещания — в нем я, разумеется, не принимал участия — все построились гуськом и под мелодичное ритмичное пение медленно удалились в сторону сельвы. Вся деревня молча смотрела на нас.

Описание дальнейших событий в значительной степени основано на их позднейших повторениях. Тогда я уже начал достаточно хорошо понимать язык племени и смог определить с помощью своих товарищей, что мною было действительно увидено и услышано, а что возникло в каких-то уголках сознания.

Едва заметная тропинка вела вниз по отлогому склону покрытого лесом холма, мимо громадных деревьев. Через полчаса мы вышли на небольшую поляну, этакую прогалину в сельве, через которую бежал неширокий ручей.

Здесь огромные, тянущиеся вверх стволы деревьев казались еще более величавыми. Подлесок был вырублен, и поляна производила поэтому впечатление большого сводчатого храма. Пробивающиеся кое-где сквозь чащу солнечные лучи образовывали на земле яркие пятна. На закате птицы в сельве очень быстро повторяют трели, которые можно услышать на рассвете. Вот неподалеку раздался жалобный, похожий на звук флейты крик тинаму — лесной куропатки, издали ему ответил другой. Далекий хриплый вскрик лесного сокола эхом отозвался вдали. Где-то наверху, в кроне гигантского дерева, слышался гомон обезьян-ревунов, стаей устраивавшихся на ночлег.

На нашей уединенной лесной поляне разливалось спокойствие, обычно сопровождающее закат солнца. Один из индейцев принялся подражать крикам разных птиц, и из глубины леса ему ответили сразу с нескольких сторон. Это означало, что нас надежно охраняют и мы можем не опасаться неожиданной помехи. Старый вождь не скрывал своего удовлетворения.

Все в нашей группе, кроме меня, знали, что должно было произойти. Они спокойно взялись за какие-то приготовления. Четверо индейцев потихоньку отошли и заняли сторожевые позиции с четырех сторон поляны. В центре развели небольшой огонь, воспользовавшись для этого тлеющими углями, принесенными из деревни в глиняном горшочке. На некотором отдалении от костра, по кругу, были расставлены низкие деревянные скамеечки.