Яна Завацкая - Перезагрузка

– Воронков, во всяком случае, ничем не отличается от дружинников. Разве что в худшую сторону. Нет, товарищи! – воскликнул он с пафосом, – мы не должны себе позволять такого!

– Судя по роже Ворона, незаметно, чтобы твои подчиненные себя гуманно вели, – раздался ясный голос Апреля. Ворон поднял голову и посмотрел на говорившего внимательно. Кавказ повернулся и пафосно спросил.

– Воронков! У вас есть жалобы на обращение с вами?

Ворон взглянул на него, открыл рот и снова закрыл.

– Нет, – сказал он наконец, – проехали. Давай дальше говори.

Я втиснула ногти в ладони. Тоже мне аргумент… Наверное, у Ворона жалоб хватает. Вот только это по характеру такой человек, который эти свои жалобы даже под страхом смерти излагать не будет. Даже если это необходимо, чтобы гадов разоблачить.

– Во всяком случае, – подытожил Кавказ, – пара затрещин, которые Воронков получил при задержании… в связи с сопротивлением… не идут ни в какое сравнение с теми изощренными методами, которые у нас в ГСО под его руководством применяются к пленным. О себе скажу, что я ничего подобного не делал и не сделал бы даже по прямому приказу.

В зале зашумели. Я тоже удивилась – какие это особенные методы у нас применяются? У нас и пленные-то бывают крайне редко, зачем они нам. Мы либо убиваем, либо отпускаем. Однако когда он вот так говорит – кажется, что знает больше, чем все… ну а вдруг и правда что-то такое было? Кавказ поднял руку.

– Но продолжим. Убийства бойцов ГСО, чем-либо не угодивших Воронкову – далеко не редкий случай. Обычно они, конечно, маскируются под происки врагов… хотя какие из этих смертей действительно случились из-за врагов, а какие были умело организованы Воронковым – мы сейчас не установим. Но по сути дела, мы живем в вечном страхе! У нас каждый должен постоянно оглядываться, думать, с кем и о чем говоришь! Разве не так? Все должны быть согласны с командованием, в восторге от его инициатив – а иначе… нет, прямо нам ничем не угрожают, но вероятность просто исчезнуть на следующий день – не маленькая.

«Что он мелет?» – подумала я. В зале усилился шум – видимо, не мне одной пришла такая мысль. Кто-то из четвертой громко крикнул.

– Так и есть! Правильно!

– Мы не можем сейчас охватить все дела этого убийцы и садиста. Но по одному делу мне удалось получить исчерпывающую информацию.

Кавказ сделал внушительную паузу, обведя взглядом зал.

– Все вы знаете об истории, которая здесь случилась еще до того, как я, и многие другие пришли в ГСО. Девушка, позывной Пуля, была обвинена в предательстве и расстреляна. Основание – ее видели ночью во дворе, и было подозрение, что она связалась с агентами Горбатого. После чего атака ГСО на Дождево практически провалилась, было много погибших. Далее Воронков утверждал, что пленный дружинник Горбатого дал показания на Пулю, и она во всем призналась. Так было дело? Простите уж, но я усомнился в этом. Зная, как работают у нас с пленными, я прекрасно понимаю, что оговорить этот пленный мог кого угодно. Но оговорил, конечно, того, кого ему велели. Я проанализировал бой в Дождево и понимаю, что командованием были допущены тяжелые ошибки, и чудо, что ситуацию вообще удалось спасти. Благодаря бойцам, а не командованию. И еще благодаря тупости дружинников. Чтобы выгородить себя и представить ситуацию в нужном свете, Воронков и затеял этот процесс, и расстрелял абсолютно невинную девушку.

Я посмотрела на Ворона. Но его лицо было слишком перекошено и покрыто ссадинами, чтобы по нему что-то можно было разобрать. Ворон не двигался.

– Мы с ребятами провели расследование… одним словом, Пуля была невиновна. А вот почему враг заранее знал все планы ГСО, расположение орудий – это другой вопрос, на который у меня пока ответа нет. Но он обязательно будет, – угрожающе закончил Кавказ, – есть у меня и другие претензии к Воронкову. Уровень его руководства, постоянные провалы операций, а если мы и добиваемся успеха – то ценой слишком больших жертв, практически забрасываем врага трупами. Мы слишком долго молчали, товарищи! Необходимо проанализировать и понять ситуацию, чтобы в дальнейшем не допустить таких ошибок! Именно из-за таких людей погиб в свое время Советский Союз! Мы не должны позволять себе вести себя так же, как наши враги, подлость, обман, предательство в руководстве должны быть вскрыты! Чудовищным садистам и властолюбцам не место у власти!

Не знаю, кто как, а я полностью растерялась. Наверное, и все остальные тоже. Все, что говорил Кавказ, настолько ошеломило меня, оглушило, что я даже не знала, что сказать. И что сделать. Лишь когда я взглянула снова на Ворона, меня вдруг охватила бесполезная и бессмысленная жалость. Мне показалось, что ему трудно даже сидеть, что он почти не слышит того, что здесь говорилось. У меня сердце от жалости зашлось, и такое это было странное и непривычное для меня чувство, что все остальное забылось. Ворон ничего больше не сказал, и его снова увели. Я толком не слышала, чем все закончилось, но кажется, окончательное заседание перенесли на завтра. Мы стали выбираться из зала. И только снаружи я подошла к своим, и тут Апрель сказал.

– Это же бред. Ворон создал ГСО. Если он – сволочь, то и вся ГСО не имеет смысла.

Мы разговаривали всю ночь. Мнения разделились практически поровну.

– Это же бред, – говорила Чума, – вранье! Он вас поймал, как младенцев. Говорит – мы провели расследование, а вы и рты раскрыли. Какое расследование? Кто провел, кто видел?

Я посмотрела на Чуму с благодарностью. Меня просто чувства захлестнули. Я сама не понимала, что случилось – сроду такого не было. Мне было нестерпимо жаль Ворона, вот и всё. Эти чувства мешали думать.

– Не знаю, – отвечал Чингиз, – так-то оно так… но кто проверял насчет Пули? Кто вообще слышал это всё? Только Ворон и Иволга. А если это правда, если она ни в чем не виновата? Получается, мы сами ее приговорили, и выходит, зря. Выходит, мы все сволочи. Но если нас обманули, – кулаки Чингиза сжались.

– Так ты хочешь сказать, что и Иволга врет? – вопрос Апреля повис в молчании. Еще и Иволга? Ну это уже было бы слишком. Иволге у нас все верили. До нее у нас ничего не было – ни питания на всех, ни общего заработка, ни дров, ни собраний. Совсем другая жизнь с ней наступила.

– Не знаю, – сдал назад Чингиз, – может, Ворон её обманывал.

– А сам Кавказ – он что у нас, ангел? – поинтересовалась Гера, – он своим и по зубам может дать, и на подвал посадить. Все знают, какие порядочки в четвертой. Кстати, пленных они тоже лупасят, сама видела.

– В каком-то смысле, тем не менее, он прав, – глубокомысленно заметил Север, – это напоминает мне исторические дискуссии о Советском Союзе. До войны эти дискуссии были везде очень популярны… могут ли строители нового общества позволить себе жестокость, властолюбие, корыстолюбие… В общем-то понятно, что разумеется – нет, не могут. Мы, конечно, не то, что строители нового общества, но мы так сказать, берем на себя функцию общественных судей, воюем с бандитами. Можем ли мы себе позволить превратиться в таких же бандитов…