Яна Завацкая - Перезагрузка

– Сам ты бандит, – вырвалось у меня, – Ворон – честнейший человек. И бескорыстный. Скольким из нас он помог.

– Может быть, ты видела его только с одной стороны, – возразил Север.

– Всё это бесполезные разговоры, – вмешался Апрель, – у нас вообще нет доказательств. Кто прав, кто виноват? Кто жестокий корыстолюбец – Ворон? Тогда где четкие предъявленные доказательства? Где хотя бы его признание, хотя бы колебания? Он все время заявляет, что это ложь. Все доказательства, что у нас есть – это слова. Причем слова Кавказа, который попросту хочет сам встать во главе ГСО. Ему Ворон попросту мешает. Если вы думаете, что Пуля была невиновна, то какие доказательства виновности Ворона есть у нас сейчас? Тоже никаких.

Молодец, подумала я. С другой стороны, даже у меня шевелились разные мысли. Та сцена с пленным… Пуля. Мало хорошего во всем этом, если честно – просто не хочется об этом думать. И есть своя логика в том, что мы не должны сами превращаться в таких же, как дружки. Ну да, они тоже пытают и убивают – но мы-то должны быть лучше.

Я легла на матрас, закрыла единственный глаз. Сдернула платок с лысой головы. Надо мной продолжали спорить, а мне уже этого не хотелось.

Нет, Маус, ты заставь себя об этом подумать. Мало ли что не хочется. От этого, может, все сейчас зависит.

Мы должны быть лучше. Но мы и есть лучше!

Мы ни при каких условиях не едим людей. У нас запрещено насиловать девушек. Тут мне вспомнились испуганные глаза Гюрзы, вечно следующей за Кавказом, как хвостик. Конечно, она с ним добровольно, вопросов нет. Вот только почему она всегда выглядит, как пришибленная? Совсем не так, как остальные девчонки. И почему большинство девушек от Кавказа ушло? Некоторые вообще ушли из ГСО. Ладно, об этом потом подумаем…

Пуля. Я вспоминала её побелевшее лицо и крик «тогда убейте меня». Это было искренне. Это было не потому, что её, например, пытали. Просто в какой-то момент она поняла, что сделала, и ей действительно стало стыдно. Я знала это тогда. Мы все это видели. Почему мы забыли об этом сейчас?

Ворон тогда действительно убил её сам, а потом сказал «это грязное дело». Тогда я поняла, что он хотел нас от этого избавить. Хотел, чтобы никто из нас не почувствовал себя палачом. И вид у него был именно такой, как после чего-то крайне неприятного. Разве у нас ещё были аналогичные случаи? Разве он вообще убивает часто? Нет, это неправда. Почему сейчас я подумала, что ему нравится убивать?

Тот пленный у Мертвеца. Он жрал наших детей. Жену Чингиза точно сожрали, да ещё и насиловали перед этим. Вообще-то я тоже думаю, что одной пули в лоб ему было бы мало. Как и всем этим гадам. По справедливости – мало. Но Ворон пытал его не потому, что собирался отомстить, а потому, что без этого мы не нашли бы оружие, а оно нам нужно позарез. Это плохо? На тот момент мне так не казалось. Любой из наших изуродовал бы эту сволочь просто так, без всякого повода. Мы плохие? Да, наверное. Но тогда Ворон лучший из нас. Потому что он в тот момент вообще не думал о мести, он действовал жёстко, но рационально. И как только выяснил нужное, прекратил мучительство, пристрелил гада – хотя было достаточно просто оставить его в живых, и все наши с удовольствием устроили бы ему филиал ада… Чума так просто распилила бы его на кусочки, как и всех, кто был в том здании. Чингиз, который сейчас против Ворона, за свою семью бы там вообще всех порвал.

Все, больше никаких обвинений против Ворона всерьёз нет. Остальное – чушь, бред. Интерпретации, как сказала бы Иволга.

– Все равно неплохо, что Кавказ хотя бы поднял эту тему, – заметил Север, – об этом надо говорить! Мы же не хотим превратиться в банду отморозков. А то многие глотают про себя, а вслух…

– Не знаю, чего ты глотаешь и почему, – отрезала Чума, – на собрании встал бы и сказал. Кто тебе мешал? Если тебе что-то не нравится.

– Хватит уже, – произнесла я глухо, не открывая глаза – но меня, видно, услышали, затихли. – Хватит трепаться непонятно о чем. Никто никого в ГСО не держит. Не нравится – идите. С Кавказом я в ГСО не буду, это однозначно.

Мне вдруг показалось, что это конец. Что ничто никогда уже не будет по-прежнему. Это было то же чувство, которое возникло, когда я услышала, что Кавказ рассказывает о Вороне гадости, и его подчиненные слушают. Только намного сильнее. Даже если мы как-то преодолеем этот кризис. Если Ворон выживет. Все равно вот это всегда будет лежать между нами – эти пафосные обвинения, и одна сторона будет обвинять другую в том, что «вы не хотите говорить о проблемах», и «мы не должны быть хуже, чем бандиты», и все вот это бесконечное, мутное разбирательство… боже, как же все ясно, как хорошо было еще три дня назад.

И тут снаружи послышался оглушительный грохот, и земля содрогнулась. А потом – автоматные очереди. Мы повскакали и посыпались по лестнице кубарем. Дана проснулась, но я велела ей не двигаться и сидеть тихо, а сама побежала вслед за другими во двор.

По двору метались лучи прожекторов, а в них – разбуженные перепуганные люди. «В оружейку!» – крикнула я, и мы ломанулись к подвалу, куда уже выстраивалась очередь, один за другим бойцы выскакивали из оружейки, застегивая на ходу броники, бежали куда-то. Очередь двигалась молниеносно, я схватила свой АККМ, броник, шлем, и одеваясь на ходу, выскочила наружу. Только теперь я видела, что второй корпус обрушен посередине, и дровяной сарай горит, люди метались вокруг сарая с огнетушителями. Грохот очередей заглушал все звуки – повсюду вокруг шел бой.

Теперь мы сами оказались в ситуации, в которую ставили дружков. Разве что у нас боеготовность несколько выше – те, кто получил автоматы первыми, уже вели бой, очевидно, часовым удалось задержать атаку хоть на какое-то время, да еще сработала минная полоса по периметру. Кроме того, мы уже отрабатывали эту ситуацию, у нас были учения.

– Всем внимание! – проснулась рация в шлеме. Голос Иволги был деловым и спокойным, – Первая и вторая рота – занять оборону перед воротами! Третья и четвертая – рассредоточиться по периметру! Внимание, Маус, Чума, Апрель – подойти ко мне на компункт! Повторяю…

Компункт… из учений я помнила, что компункт в этой ситуации должен располагаться внутри постамента танка-памятника, там есть небольшое помещение. Оно с одной стороны в центре Танки, с другой – более-менее защищено. Я побежала к танку, хотя больше всего мне хотелось к воротам и убивать гадов.

Иволга, конечно, была не внутри. Она стояла снаружи и раздавала распоряжения пробегающим, работая одним пальцем на планшете. Я увидела Чуму и Апреля – мы подбежали к Иволге почти одновременно.

Иволга взглянула на нас.

– Освободите Ворона, – велела она негромко, – без него мы не вытянем.