Альсан Каримова - Моя 9-я жизнь

― Тут какой-то подвох? ― засомневался утративший напускную весёлость голос.

― Нет никакого подвоха! Клянусь!

― Хочешь измениться? Помнится, ты готова была умереть, но остаться собою!

― Я передумала! Я тогда ещё не знала всего… А теперь я хочу получить то, что моё по праву ― силу и вечную молодость! Анджей побоялся за мою жизнь, он не стал рисковать, а мне теперь не нужно это жалкое, обычное существование! Я хочу быть совершенной, либо не быть совсем! Вы же понимаете, что я имею в виду, что сейчас чувствую… Умоляю, помогите!

На том конце воцарилось молчание.

― Если вы откажете ― покончу с собой! ― вырвалась у меня для меня же самой неожиданная реплика. ― Поймите: мне приоткрыли двери в иной, прекрасный мир, дали им чуть-чуть полюбоваться, а потом вышвырнули меня обратно, в прежнюю никчемность! Я уже никогда не смогу довольствоваться обычными земными радостями ― я хочу большего!

― Понимаю, ― наконец произнёс Матеуш. ― Выходит, я в тебе не ошибся! А теперь слушай внимательно…

Он наказал ждать. Запастись терпением и ждать. Следовало выждать, пока Анджей хоть немного поутратит бдительность. Кстати, я была права: маяк по-прежнему покоился в моём кольце и Анджей по-прежнему дённо-нощно отслеживал его сигнал. Также пристально он следил и за Матеушем, и это просто чудо, что наш разговор произошёл именно в тот момент, когда Анджей отлучился по делам и не мог его услышать! Да, увернуться от столь истового контроля ― задача не из лёгких. Для этого нужен хороший план действий, на составление которого Матеушу опять-таки необходимо время.

― Жди, ― повторил он, ― будь умницей, будь осторожной и никуда не выезжай из страны, слышишь? Даже за пределы города лучше пока не выбирайся! Пусть Влад успокоится, пусть убедится, что ты живёшь размеренной обычной жизнью. Бог даст ― и мне удастся убедить его в своём послушании и смирении. И вот тогда я не упущу своего шанса! Обещаю тебе: я найду способ обвести Влада вокруг пальца!

Да, верно. Надо было ждать. Но только ожидание в моём случае приравнивалось к тупому лезвию на гильотине ― оно давало время осмыслить всю ценность этого бренного существования и весь ужас и боль возможного летального исхода.

Я вдруг задумалась: а кто для меня Анджей на самом деле? Зачем я иду на всё это? Была ли хоть крупица истины во всём, в чём я недавно божилась перед Матеушем? И надумала только одно: есть в моей головушке иллюзия любви. И так она прекрасна, что стоит за нею следом идти в огонь и в воду, в рай и в ад, ― лишь бы не потерять её, лишь бы её не утратить! Ибо никогда больше не буду я такой юной, как сейчас, никогда больше не буду такой беззаботной, и никогда уже не осознаю, как сегодня, что проще оборвать, покончить со всем в зародыше, в самом начале, нежели потом из последних сил цепляться за нечто полусгнившее и отжитое.

Об этом, наверное, и пело грозное море, в этом и уверяла саму себя я. А вот Вика, позвонившая мне на мобильный под утро, обругала всеми неприличностями, какие только были ей известны, и велела сию же минуту возвращаться обратно.

Тикало на полке ленивое время, катастрофически медленно сменяли друг друга одинаковые дни. Ожидание ― единственное, что осталось, что помогало не рехнуться и сводило с ума одновременно. Особенно я боялась вечеров и ночей ― порою казалось, что до утра просто не дожить! И если днём я ещё могла хоть чем-нибудь развлечься, то приход сумерек, а за ним ― темноты, вызывал безупречную память на допрос, и та, бедная, измученная, отвечала: да, впервые мы повстречались в марте, ночью, было полнолуние… А во второй раз он отыскал меня в парке, передал якобы оброненный мною студенческий, а третье наше свидание сорвалось, зато позже целый месяц мы переговаривались по телефону. Часами. Говорили обо всём на свете. Вечерами… Мои апрельские вечера… Потом наступил май, принесший одновременно и горе утраты, и несказанное счастье вновь обретённой любви. И то свидание, пятое по счёту. И последнее. Май отнял у меня любимого, потом вернул ненадолго, чтобы отобрать уже навсегда. Моя усталая, измотанная, доведённая до края память всё крутила и крутила тот же самый фильм из прошлого. До одури, до грани, до безумия. И к приходу утра от нормальной меня почти ничего не оставалось. Благо лишь, что в наступившем наконец июне утро приходило рано ― уже в четвёртом часу светлел горизонт; и тогда жестокие, неведомые допросчики, испугавшись чего-то, наконец исчезали и оставляли меня в покое. До следующей ночи.

К концу месяца я поняла: угроза, слетевшая с моих губ во время разговора с Матеушем, угроза окончить жизнь самоубийством, ― была не случайной ― то было потаённым желанием, спасением. И я решила: если к августу не будет мне позволено умереть в попытках стать достойной своего любимого, то тогда я умру просто так ― спасаясь от ночных мук и дневной тоски!

Затем настал июль. Несносная жара. Почти засуха, какой ещё не видывал наш зелёный край.

Вика укатила к дяде в Англию, работать няней при собственном племяннике. Подруга слёзно умоляла поехать с ней, обещала даже подыскать мне работу (с дядиной помощью, разумеется), но я не могла позволить себе такой роскоши как дальняя поездка ― я должна была ждать. Ждать здесь, под этим небом. Под этим расплавленным нещадным солнцем небосводом, тщетно пытавшимся укрыться в полупрозрачной дымке. Я слишком часто поднимала глаза в раскалённую высоту, отслеживала взглядом каждый пролетавший в её мареве самолёт, всё надеялась ― а вдруг именно он принесёт мне одного из них : Анджея, Матеуша, или хотя бы Алекса. Так хотелось хоть с одним из них поговорить, вспомнить ушедший май ― вспомнить не в ночной пытке, не самой себе свои же воспоминания пересказывать, а спросить у кого-то другого, живого и реального: а ты помнишь? Помнишь? Ведь всё это происходило на самом деле? Наяву? Ведь всё это ― ДЕЙСТВИТЕЛЬНО было?.. Потому что иногда мне уже казалось, что никого из них и не существует по-настоящему, что моя воспалённая фантазия сочинила небылицу, в которую потом свято уверовал перегретый разум. А если это так, то лучше уж было сойти с ума окончательно!

Я твердила себе: «Да нет же, всё это и вправду случилось! Вот и Шиманский принялся избегать встреч со своею крестницей ― с чего бы ему так вести себя, если не из нежелания бередить прошлое? Всё это было взаправду: и майский побег, и истории про генетические превращения, и Матеуш, и воскресший Анджей, и всё прочее ― всё это было наяву!» И следом принималось ныть в груди: « Он был рядом, хотел остаться со мной, хотел, чтобы мы были вместе… А я прогнала его… прогнала!.. Нет-нет!» ― торопилась я оправдаться. ― «Всё правильно, всё верно! Смалодушничай я тогда ― Анджей сумел бы переубедить меня, заставил бы полюбить и эту жизнь… А мне ведь нужна другая!» В подобных мысленных диалогах с самой собою я проводила день, потом наступал вечер, за ним ― ночь, и рассудок снова мешался с чувствами, реальность ― с бредом, и я едва дотягивала до рассвета, наконец-то засыпала, спала часа три-четыре, иногда, крайне редко ― пять. Просто спать теперь тоже было задачей не из лёгких ― я ведь видела сны… И счастье, если видела его , но чаще я блуждала в весеннем лесу, искала кого-то, искала, и не могла найти, и вдруг понимала, что его никогда здесь и не было, и никогда не будет. Просыпалась я от жгучего отчаянья. Так и начинался очередной душный день.