Альсан Каримова - Моя 9-я жизнь

Минул ещё почти целый месяц, жаркий, бессонный и безутешный в своём выжидании. И под конец уже и плохо вспоминалось ― чего именно я всё это время жду?

Мама, по счастью, не замечала ни лихорадочности моего взгляда, ни дошедшей до крайности уже худобы. Да мы с ней практически и не общались. Её заботило кое-что другое ― наконец-то она решилась закрутить роман. Об избраннике своём она ничего не рассказывала, обмолвилась лишь, что их связь ― дело, увы, временное. Похоже, этот загадочный инкогнито был женат. Как бы там ни было, но дома мама не задерживалась ― прибегала после дежурства, чтобы пару часов вздремнуть, и улетала на свидание. А вскоре и вовсе уехала в отпуск. Так я осталась совсем одна, наедине со своими полусумасшедшими мыслями. И в уединении этом я прожила ещё пять дней.

Тот вечер отметился прохладным ветром и приближением тёмных облаков. Я ждала вместе с пересохшей землёй. Ждала так же терпеливо, так же стойко. И, видит бог ― я устала. Слишком много чувств притаилось внутри, слишком спокойной всё это время я пыталась выглядеть. И, сейчас, когда небо наконец отяжелело и почернело от набрякшей в нём влаги, настала пора освободиться!

Я аккуратно стянула с указательного пальца любимое кольцо, положила его на трюмо в прихожей, отперла дверь, выставила язычок замка так, чтобы он сам защёлкнулся, а ключ оставила на том же трюмо. Шаг за порог, входная дверь хлопнула. По подъезду разнеслось, от пятого этажа до первого, и снова к пятому, а потом ― снова вниз, но уже много тише, раскатистое эхо. А с ним утихло и упоминание обо мне. «Да, впрочем, что за разница, будет ли кто меня вспоминать? Главное ― вспомнит ли он … Нет, не вспомнит! А если и припомнит вдруг, то всё равно уже будет поздно. До чего же ничтожная роль мне была отведена! Сложно. Очень сложно с нею мириться!»

Внизу меня встретила охлаждённая грядущим дождём ночь. Ветер разбуянился, почуяв безнаказанность, и я тоже, вслед за ним, почувствовала себя свободной, ни к чему не привязанной, не ведающей страха, безымянной, бестелесной. Направляясь прочь от уснувшей пятиэтажки, я ещё толком не знала, что сделаю, как окончу это существование, но ропот разбуженных древесных крон показался похожим на речное течение… И я решила направиться к воде.

Наверное, мне стоило бы задуматься, прежде чем по велению непонятного импульса уходить безвозвратно, стоило бы подумать, каково будет маме… Но я больше не могла думать ни о ком другом, ни о ком, кроме него и себя самой. А его рядом не было. И себя я отчаялась увидеть такой, каковой хотелось, ― он , глядя со своих недостижимых высот, решил, что вправе обокрасть меня, оставить одинокой, беспомощной и смертной, самой себе ненужной. И мои решения уже мало что значили, да их и не осталось вовсе. Так что это не я направлялась искать погибели ― это он вёл меня к ней!

Наши замечательные реки хоть и быстры, но уж слишком непостоянны в своей глубине. И мне, созданию рукотворному, лучше было довериться творению рук человеческих, чьи мутные воды уж точно покрыли бы с головой, ― водохранилищу, именуемому «Каунасским морем», тем более ― ему не привыкать ― оно приютило уже много неосмотрительных душ.

Я свернула к загородной трассе ― это самый краткий путь. Ну что ж, и снова де жа вю: топаю прочь от дома, не совсем в уме, к спящему проспекту, оттуда пойду по знакомому уже пути, вот только снежных заносов да лунного света немного не хватает!

Где-то над горизонтом полыхнуло, а следом раскатилось глухим эхом. Надвигалась гроза. Ещё чуть-чуть, и тяжкое небо обещалось рухнуть на землю. И мне хотелось сгинуть в этой летней буре.

― Мила! ― прозвучало вслед за громовым раскатом…

Я застыла, боясь обернуться ― а вдруг этот голос ― лишь моё воображение?..

― Куда тебя черти несут?! ― возмутилась прекрасная галлюцинация.

Я всё ещё не двигалась, боясь ненароком проснуться или очнуться, или лишиться чувств от радости.

― Я к тебе, между прочим, обращаюсь! ― строго заметил мелодичный баритон, звучавший теперь уже совсем близко, прямо за спиной, и в следующий миг чьи-то нетерпеливые руки схватили меня за плечи и развернули на сто восемьдесят градусов.

― Эй! Ты вменяема? ― прожог меня неоновый взгляд.

Небо снова разразилось громом, и низверглось проливным дождём.

Матеуш ― тот ещё лихач. Мотор новомодного авто хрипел и жаловался, сетуя на неучтивость водителя. Несколько километров пролетели, как школьная стометровка, и это ― несмотря на ливень стеной и нулевую видимость.

Мы молчали, я плотнее запахивала куртку, но озноб, похоже, был вызван вовсе не сыростью и не холодом. И не неоновым взглядом, сколь бы гневным он ни казался. Да, Матеуш был страшно разочарован и зол: он де ожидал увидеть цветущую и пышущую здоровьем девицу, а вместо того столкнулся с позабывшей сон дистрофичкой! Я быстро пресекла всяческие поползновения дать мне крепкую отчитку ― сообщив, что, появись Матеуш ещё попозже ― нашёл бы и вовсе лишь мой труп. Тогда, бормоча ругательства, Матеуш затащил меня обратно домой (у него откуда-то оказался дубликат ключа от нашего замка, и навсегда захлопнутая мною дверь снова отворилась). В свою честь и защиту могу лишь заметить: накормить себя ужином и уложить «поспать хоть пару часиков» я не позволила, а согласилась выполнить лишь одно указание ― одеться по погоде, и то лишь потому, что на моё «зачем» спаситель объяснил:

― Нам надо уехать! ― и, опережая последующие расспросы, обронил:

― Нужна обстановка понадёжней, нежели картонные стены пятиэтажки, ― защищённая от лишних глаз, и, главное ― ушей!

Так он мягко намекнул, что во время «обращения» буду кричать от боли.

Нет, я не спрашивала, куда именно мы направляемся. Это и так было ясно ― в латвийскую усадьбу. Более «надёжной обстановки» для данных целей просто не найти.

― Поспи! ― заговорил наконец восседавший за рулём. ― Иначе вколю тебе снотворное!

― Валяй! ― согласилась я. Кстати, мы как-то незаметно перешли на ты. Просто при встрече, удушая Матеуша в радостных объятиях, я непрестанно твердила: «Я так тебя ждала!»

Мой пофигизм вызвал новый прилив раздражения ― в неоновых глазах засверкали, вторя горизонту, полчища яростных молний, тонкие ноздри затрепетали, пухлые губы сжались в узкую линию. Наверное, не будь я тем смыслом, за которым сей разозлённый идол мчался с другого конца света, ― он бы стёр меня в порошок; но, поскольку я ― это всё ещё я, то приходится ему, бедняжке, сдерживаться и пытаться всего лишь напугать недобрым взором.

Однако гнев владел Матеушем недолго. Вскоре он стал спрашивать то о том, то о сём, интересуясь, как я прожила эти два месяца, и, получив ответы на свои незамысловатые вопросы, принялся отвечать на мои. Рассказал, что никогда не верил, будто меня нет на свете, то есть, не верил в байку о моей гибели ещё в материнской утробе, но, поскольку у него был Алекс, то права на какую-то там девчонку Матеуш милостиво уступил Анджею, и до поры не совался в его дела. Пока не выяснилось, что Алекс ― лишь чуточку улучшенный вариант абсолютно обычного человека без каких-либо будущих перспектив…