Лиля Хайлис - Катастрофа или гибель Атлантиды

Поэт мрачно взглянул на Касс. Она поняла, что выражал этот взгляд: Лон умолял ее не портить отношения с хозяйкой дома. Касс выжала из себя подобие улыбки. Он, под гром аплодисментов, поцеловал ее в щеку.

— Как трогательно! — сообщила Эра. От избытка чувств, она даже слегка наклонила голову.

Аплодисменты не прекращались. Лон пошел к приготовленному для выступающих ложу.

Касс оглядела гостей. Все вели себя по образцу Эры, словно ничего не произошло. Внезапно Касс почувствовала на себе чей-то упорный взгляд. Она украдкой поискала того, кто смотрел.

Это был Орф. Он остановился в дверях так, чтобы отовсюду быть замеченным. Разболтанный, хмельной, Орф, казалось, едва управлял собой. Прилипшая ко лбу прядь теперь совсем съехала на глаза, что заставляло поэта поминутно откидывать голову, чтобы избавить зрение от назойливой помехи.

Лицо его выражало вызов всему миру. Чтобы не пошатнуться, Орф широко расставлял ноги, но все равно держался не слишком твердо.

Фадиты с ним не было. Видимо, ради демонстрации презрения к бывшему супругу она решилась ненадолго отпустить возлюбленного одного.

Возлюбленный же, освободившийся от опеки подруги, рассматривал Касс.

Касс снова почувствовала неловкость от собственной обнаженности.

Неожиданно его веки взметнулись вверх. Округлившиеся глаза нагло уперлись прямо ей в нос. На лице Орфа, кроме вызова, отразилось презрение. Этакое понимающее, снисходительное презрение. Впрочем, возможно, не конкретно к ней, а ко всему женскому полу.

Касс изо всех сил старалась не замечать Орфа и смотреть прямо, только в освещенный круг, в центре которого раскланивался Лон.

Поэт номер один достал из футляра свою теру. Привычным движением опустился на ложе, принимая изящную, свойственную одному ему позу, в которой линия наклона головы плавно переходила в линии шеи и плеч. Силуэт получался выразительный. Певец представлялся публике беззащитным, доверчивым и, одновременно, мужественным и суровым.

Не было в Атлантиде и колониях певца, который, взявшись за теру, не пытался бы ту позу повторить. Критики вдохновенно говорили, что она передает естество поэта.

Поза эта была на самом деле совсем не естественной, а придуманной, отработанной, отрепетированной в мельчайших деталях.

Еще до злополучного брака, кажется, в самом начале знакомства с Лоном, Фадита хвасталась подругам, что придумала посадку, которая принесет славу любому певцу. Фадита же в подробностях, со смехом и скабрезными шуточками изображала перед желающими весь процесс совместного отрабатывания с певцом “этого варианта сидения на ложе”.

Лон улыбнулся, прошелся пальцами по струнам. Эра картинно сложила перед собой холеные руки, выражая высшую степень восторга.

Начал поэт со старой, любимой Касс песни “ Я поклоняюсь седому океану”.

Публику обычно приводили в восторг его “яростная пена взбешенных волн”, “бессильная покорность облаков” и “суровая стойкость скал”. Пальцы Лона, вернее, чувственные прикосновения его пальцев к тере, постепенно раскаляли эмоции слушателей еще больше. Полузакрытые глаза в сочетании с чуть хрипловатым голосом доводили, в конце концов, до экстаза.

С уверенной улыбкой приняв аплодисменты, Лон огляделся, проронил: “Это новая, специально для сегодняшнего вечера”. Он опять дотронулся пальцами до струн. Новая песня говорила о победной силе юности. Все здесь было одухотворено, все было наполнено воздухом и жизнью.

Касс невольно опять взглянула на Орфа. По лицу его вперемешку скользили слезы и тени. На лице Орфа, подсвеченном огнями фонтана, было страдание.

Касс подумала, сколько раз за последние два дня она наблюдала знакомых ей людей с новой, неожиданной стороны.

Рамтей, брат Зева, сочувствовал рабам.

Смешливая русалка Лега… впрочем нет, о Леге сейчас не думать.

Юная красавица Фина оказалась истеричкой. Разнузданной, жестокой и — кто знает, что еще гнездилось в недрах ее души.

А циник, пьяница и бабник Орф заплакал под влиянием красивого сочетания музыки, поэзии, голоса и жеста.

Да и в ней самой, и она даже не осознавала этого отчетливо, а только смутно чувствовала, изменилось что-то. Это что-то сегодня заставило Касс улавливать нюансы, которых еще два дня назад она не замечала, даже не подозревала об их существовании.

Она поискала глазами Асклепия. Тот сидел один, всем своим видом показывая свою значимость. Касс показалось, спина его была выпрямлена слишком неестественно… Девушка подошла к ученому. Она не знала, что сказать, впрочем, она и не собиралась ничего говорить, наоборот, молчанием как бы предлагала себя в качестве слушателя. Ученый взглянул на Прекрасную Деву с благодарностью.

— У триумфов есть одно общее свойство… — начал Асклепий. — Которое способно отравить любой триумф. Посмотри на этих людей: они приняли, проглотили обещанное им бессмертие, и моментально забыли о вечности, а заодно и обо мне.

— Конечно, никто не забыл. Возможно, твое величие, Асклепий, мешает решиться подойти к тебе запросто, — предположила Касс.

— Благодарю тебя, Прекрасная Дева, ты, как всегда, мила, — во взгляде его сквозила тоска. — Ах, как знакомо мне это чувство, — прошептал ученый. — Сколько раз добивался я цели, и всегда, всегда, всегда… — он несколько раз покачал головой. — Всегда один конец. И нет покоя. Нет успокоения. Чего бы ни искал я… Стоит только подняться на вершину — и опять пустота… Казалось бы, уж теперь-то, теперь, когда я получил, наконец, амброзию бессмертия… Но нет, снова все то же. Появился студент, задал вопрос — и нет покоя. А ведь, действительно, зачем? — Асклепий будто бы забыв о Касс, разговаривал теперь сам с собой. — Зачем нужна жизнь? Когда-то, я был еще молод, я решил, жизнь нужна для того, чтоб накапливать знания. И я учился. Я желал постичь все, что не дано было постигнуть другим… в результате пришло понимание собственной глупости… Я увлекся поэзией. Стремиться, по словам поэтов, полагалось к любви. Я получил то, чего добивался, но любовь принесла мне только сознание всеобщего ничтожества, в первую очередь, своего ничтожества. Тогда-то я и подумал впервые о том, чтобы, по возможности, давать счастье другим… Я стал лихорадочно искать это счастье для других. Я решил, что оно в бессмертии. Ах, я слепец! Они выхватили этот плод моих многолетних поисков, это счастье из моих рук и немедленно забыли обо мне. Но дело даже не в этом… Вопрос в том, нужно ли на самом деле бессмертие? Как у него там… — Асклепий кивнул на Лона. — Все пустяки, каприз. Может, и мечта о бессмертии — простой каприз?

Касс горестно вздохнула.

Ученый замолчал. Недоуменно, словно не понимая, зачем она здесь, взглянул на Касс. Встал. Проговорил на прощанье: “Ах, Творцы, какая страшная, какая незаслуженная мука!”.