Лиля Хайлис - Катастрофа или гибель Атлантиды

— Подожди, подожди… — пробормотала Сара. — Что это за помощь — когда страдает и умерщвляется пятилетнее дитя?

— Если хоть один из этой толпы заразится нашей болью, прочувствует ее на себе, впитает в себя, чтобы уже никогда не иметь ни желания, ни способности причинить боль другому, вот и помощь.

— Не слишком ли дорога цена?

— Если бы я мог выторговать другую!

— Выторговать? У кого? Выходит, правы проклятые инквизиторы? Значит, ты действительно сын Бога?

— Ровно в той же степени, что и каждое существо на Земле. Я думаю, каждый из нас по-своему Бог. Каждый из нас по-своему дьявол. Каждый из нас по-своему человек.

— Странно рассуждаешь ты. Неужели вон тот, который пытал моего ребенка, тоже Бог?

— Пока еще нет. Но когда-нибудь станет. И все остальные тоже. Просто здесь никто, кроме меня, этого еще не знает. Я только хотел помочь им, ведь они так безнадежно отстали, но они опять все переиначили по-своему. Они по-прежнему не ведают, что творят…

— Я не желаю говорить о них. Если каждый из них Бог, тогда я отрекаюсь от всякой веры! А если Бог ты — тогда хорошенько оглянись вокруг: кого ты сотворил, Господи!

Он поник головой.

— Не обвиняй меня в том, чего не знаешь! Прошу тебя, постарайся забыть зло, это будет лучше всего. Если помнить плохое, оно не уйдет никогда, так и будет держать за горло. Сумеешь ли ты пусть не понять, простить? Сумеешь ли ты, ты первая, начать очищение от зла? Впрочем, сейчас не до разговоров. Освободиться, отдохнуть, — вот все, что нам надо сейчас… пойдем со мной.

Только теперь она заметила, что он парил перед ней в ожидании.

— Значит, я умерла, наконец?

— Разве ты мертва? Ты свободна.

Она легко выскользнула из связывавшей ее веревки. Он взял ее за руку, потянул за собой, от толпы, от костра. Вдвоем они оказались в тоннеле, длиннющем, бесконечном… Сара осмотрелась. Было чисто, светло, покойно. Не жарко, не холодно, а именно хорошо…

Справа и слева от коридора убегали дорожки. Петляя, дорожки эти формировали отсеки. В каждом отсеке проходила своя жизнь.

Сара еще раз посмотрела прямо перед собой. В тот отсек, где догорали три костра. Оттуда тянуло смрадом жженого мяса, паленых волос, потной живой плоти. Еще оттуда доносилось ликование бесновавшейся толпы. Тех, кто называл себя последователями распятого на кресте поэта, воспевавшего бессмертную душу, милосердие и любовь.

Боль ушла вместе с телом. Сара теперь была не Сара, но Нечто, бесплотное, бесполое, невесомое. Перед ней стояли другие, не люди, но то же, что и она сама, расцвеченные яркими бликами отражения людей, высвободившиеся, выскользнувшие, ушедшие оттуда.

В памяти откуда-то всплыло слово “Эго”. Сара поняла, так назывались теснившиеся в сердцевине каждого светового образа сгустки мыслей, эмоций, энергии. Четверо из тех, что еще час назад были ее семьей, простились по очереди, затем двинулись в путь. Полетели быстро, целеустремленно, будто знали, куда и зачем летят.

Оставшиеся двое потянулись друг к другу: их притягивала любовь.

Сара почувствовала, что к ней вернулось неведомое, казалось, и не существовавшее до сих пор знание. Она осмотрела себя. Цвет ее был золотистый с малиновым, с редкими вкраплениями красного, оранжевого, серого, светло-голубого. Цвета ее спутника были чище, почти без примесей, в основном малиновый, золотой, лиловый, фиолетовый.

Толпа излучала совсем другие оттенки. Больше всего черного, перемежавшегося с мертвенно-бледным. Много красного, коричневого, серого, попадалось оранжевое, ядовито-зеленое. Она определила эти излучения, как ненависть, страх, гнев, жадность, уныние, тщеславие, зависть. Но мелкие искры золотого, малинового, синего, голубого нет-нет, да и выявлялись вдруг среди ядовитого дыма темных красок. Даже на черном были рассыпаны сверкавшие невесомые крапинки.

— Что все это значит? — с трепетом спросила она.

— Что еще не все потеряно, — ответил он. — Пойдем.

Двое скользили по тоннелю вперед, в будущее, все дальше и дальше. Где-то бесконечно далеко впереди тоннель обрывался. Оттуда шел яркий, ослепительный, прекрасный свет. Возможно, там обреталось счастье, тепло, душевное спокойствие…

— Что там, в конце?

— Любовь. Мудрость. Творчество. Сила. Все то, что мы называем Богом… Бессмертие. Не то бессмертие, что продает Эрмс, — истинное. Бессмертие, которое не купить, которое можно только выстрадать, понять, заслужить.

— Но откуда все это?

— Оглянись. Видишь, свет в самом начале?

В самом начале действительно тоже был свет, но другой, не столь явный, не столь яркий. Это ворочалось гигантское облако. По краям оно сгущалось, образовывая тоннель. Время от времени облако изрыгало из себя волны, собранные из миллионов сверкающих, сцепленных между собой искринок. Волны эти сплошной светящейся воронкой втягивались в отсеки, рассыпаясь там на составные частицы.

С каждым разворотом облака тоннель убегал, унося с собой отдельные искры, которые по пути обрамлялись различными телами, оживляя их. Забегали в отсеки, затем, покинувшие свои тела, выскакивали обратно в тоннель, медленно в своем путешествии преображаясь. Чем дальше уходили искры от начала тоннеля, тем более разрастались, окрашивались разными цветами, принимали человеческие очертания.

— Что это?

— Жизнь. Эволюция. Путь, который надо пройти от бессознательной частички мироздания до впитавшего с себя знания Эго.

— Зачем?

— Чтобы присоединиться к вечности. Не бессмысленной обузой — творческой энергией, осознавшей, выстрадавшей, отбросившей Зло.

— Не хочешь ли ты сказать, что я должна соединиться в вечном творчестве с теми вонючими монахами, которые пытали меня?

— Им предстоит пройти через множество собственных мук, собственных страданий, собственных смертей. Чтобы в результате прочувствовать, понять, уничтожить в себе Зло. У каждого из них своя дорога.

— Смотри, они сменили кресты на пятиугольники… Шестиугольники… А вон и опять кресты… Мы уже так далеко, а они все еще не стали лучше…

— И все же, некоторые из них стали. Видишь, золотая аура… а вон малиновая… И еще…

— Какие странные лазеры они придумали!

— Похоже, это еще не лазеры, лазеры еще впереди.

— Ах, мы несчастные. Когда же кончится этот кошмар?

— Надеюсь, что когда-нибудь. Боюсь, на этот раз нам туда не дойти. А теперь… Пора возвращаться.

Вот и опять догоревшие три костра. Расползающаяся толпа.

А вот и тот отсек, та жизнь, где погибал под солнцем распятый на деревянном кресте еврей, Бог почитателей креста.

И тот отсек, та, другая жизнь, где на фоне зарева полыхающей Трои царевной Кассандрой овладевал Агамемнон. Быть может, на глазах Бога Аполлона, который наказал ее своим даром. Того Лона, который любит ее. Все ту же, Прекрасную Деву Касс.