Генри Каттнер - Земля обетованная

— Фотографию бабушки? Я как раз искал ее. У меня, внезапно, появилась мысль, что, может, ты... гм... становишься больше похож на родственников с ее стороны. Не знаю, почему я не подумал об этом раньше. Вот она. — Билл достал желтый металлический прямоугольник, ферротипию [5] Тинтайп или ферротипия — ранний фотографический процесс на жестяных пластинках, покрытых асфальтом и коллодием. Технология разработана и запатентована в 1856 году в США, впервые позволив получать готовые фотографии спустя всего несколько минут после съемки (прим. перев.) в плюшевой рамке. — Нет, — нахмурившись, сказал он. — Она совсем на тебя не похожа. Я надеялся...

— Дай взглянуть.

Руфус протянул руку. Затем случилось нечто очень странное. Билл вложил ферротипию в ладонь отца, тот поднял ее и вгляделся в темное лицо, изображенное на металле.

— Нет! Нет! Этого не может быть! — закричал он и бросил фотографию на пол.

Она отскочила с жестяным звуком и легла на голые доски лицевой стороной вниз.

Никто ничего не сказал. Напряжение витало в воздухе добрые полминуты.

— И что заставило меня сделать это? — рассудительным тоном спросил Руфус.

Двое экспериментаторов заметно расслабились.

— Вы нам скажите, — предложил Морган. — Что это было?

Руфус посмотрел на него с замешательством в черных, раскосых глазах.

— Это просто... неправильно. Не могу сказать. Не то, что я ожидал. Совсем не то. Но я не могу вам сказать, чего я ожидал.

Руфус рассеянно осмотрел комнату.

Его взгляд остановился на окне, и он уставился на листья и ветки за верандой.

— Мне все кажется каким-то не таким, — беспомощно добавил он. — Особенно снаружи. Не знаю, почему, но стоит только взглянуть, и я сразу понимаю, что все это неправильно. С первого взгляда. После этого все становится, как раньше. Но на минуту... — Руфус неловко пожал плечами и с мольбой во взгляде посмотрел на сына.

— Что со мной не так, мальчики?

Секунду никто из них ничего не говорил.

— Не о чем волноваться, — сказал Билл, и Морган вздохнул, соглашаясь. — Твоя память еще не поспевает за телом, вот и все. Через некоторое время все станет на свои места. Постарайся не думать об этом.

— Попробую.

Руфус снова озадаченно осмотрел комнату.

На секунду ему показались незнакомыми не только дом и улица, но и собственное тело. Он выглядел таким красивым и прилизанным, таким уверенным в своем месте в этом мире. Но за этим фасадом не было ничего, кроме замешательства.

— Думаю, мне стоит прогуляться, — сказал он и направился к двери.

По дороге Руфус остановился и поднял с пола ферротипию лица матери, на секунду замерев, чтобы снова взглянуть на незнакомую фотографию. С сомнением покачав головой, он поставил ее на место.

— Не знаю, — пробормотал он. — Просто не понимаю.

Когда дверь закрылась за ним, Морган посмотрел на Билла и присвистнул.

— Ну, тебе лучше достать журнал, — посоветовал он. — Нам надо все записать прежде, чем мы забудем, что случилось.

Билл невесело взглянул на него и вышел из комнаты, не сказав ни слова. Когда он вернулся с большой записной книжкой, в которую они подробно записывали все, что касается эксперимента, лицо его хмурилось.

— Ты понимаешь, как важно все, что сейчас произошло? — спросил Билл. — Руфус не помнит свое прошлое. У него и не было такого прошлого. Такие вещи невозможно забыть. Он вырос в семье священника. И верил, что театр это дом греха. Он часто говорил мне, что первый раз побывал в театре только через несколько лет после того, как женился. Он не мог знать девушку, которая... «вся светилась». У него никогда не было интрижек — мама была его первой и единственной любовью. Он любил повторять это. И он говорил правду. Я уверен в этом.

— Может быть, он вел двойную жизнь, — с сомнением предположил Морган. — Ты же знаешь пословицы о сыновьях священников.

— Кто угодно, но только не Руфус. Он просто не такой.

— Откуда ты знаешь?

Билл посмотрел на Моргана.

— Ну, мне всегда казалось, что Руфус был...

— Так ты уверен? Или просто повторяешь чужие слова? Тебя же там не было, не так ли?

— Разумеется, — с иронией ответил Билл, — не было, пока я не родился. Давай тогда предположим, что до этого времени Руфус был черным магом, Джеком Потрошителем, или Питером Пэном. Если начать выдумывать совсем невероятные вещи, можно построить прекрасную теорию, что до моего рождения мира не существовало, и придерживаться ее, потому что никто ее не опровергнет. Но нас не интересует слепая вера. Мы имеем дело с логикой.

— С какой логикой? — поинтересовался Морган, с мрачным, встревоженным видом.

— С моей логикой. С нашей логикой. Логикой гомо сапиенса. Или ты намекаешь на то, что Руфус... — Билл не закончил мысль.

— Я хочу так думать, — подхватил ее Морган. — Мне кажется, в молодости Руфус был другим.

— С двумя головами? — легкомысленно спросил Билл и через некоторое время продолжил уже более серьезно. — Нет, ты ухватился не за ту идею, что между нами и Руфусом может быть... ну, некая биологическая разница, некая мутация, с возрастом закалившая его. Но твоя теория не выдерживает никакой критики. Руфус жил в этом городе большую часть своей жизни. Люди узнали бы, что у него... две головы.

— Ах, да, конечно. Ну, тогда... все могло быть менее заметным. Даже сам Руфус мог не знать об этом. Успешные малозаметные мутации обнаружить очень трудно, потому что они прошли успешно. Например, другой, более эффективный метаболизм, или немного улучшенное зрение. Человек с таким зрением вряд ли поймет это, потому что будет считать, что у всех остальных такие же глаза. И, разумеется, он никогда не пойдет к окулисту, поскольку с его глазами и так все в порядке.

— Но Руфус проходил проверку зрения, — заметил Билл. — И все остальное тоже. Мы же провели полный осмотр. Все было в пределах нормы.

Морган прикусил нижнюю губу, и, судя по выражению его лица, ему не понравился ее вкус.

— Да, в норме, на момент исследования. Но что было в девяностые годы? Я лишь хочу сказать, что невозможно понять, были ли у него какие-нибудь небольшие отклонения от нормы с самого раннего детства, которые уже к юности могли исчезнуть. Но потенциал-то остался, как болезнетворные микробы, прячущиеся за здоровой тканью и ждущие падения иммунитета, чтобы снова вырваться на свободу. Возможно, это происходит чаще, чем мы думаем. Возможно, такое происходит почти со всеми. Мы точно знаем, что для каждого родившегося ребенка существует множество других вариантов развития, при которых он превратился бы в нежизнеспособный плод. Они отбрасываются слишком рано, чтобы их можно было заметить. Вероятно, даже в обычном ребенке, еще до того, как он становится подростком, происходят некоторые подстройки, что прекрасно подходит к нашему случаю. И, когда кто-то занимается чем-то столь же революционным, как то, что делаем мы, слабые места — там, где произошла подстройка, — сразу вылезают наружу. Похоже на то, как микробы выбираются на свободу, и старое заболевание возвращается. Я смешал свои метафоры. Тут нет идеальной аналогии. Меня хоть немного было понятно?