Кир Булычев - Орион (Сборник научно-фантастических повестей и рассказов)

Беляев предложил иной путь — путь хирургического измене­ния человеческого организма. В испуганной критике тех лет можно было наблюдать редкостный поворот мысли: она солидари­зировалась не с прогрессивным врачом Сальватором, а с его су­дьями — реакционерами и клерикалами. Так прямо и писали:

«Доктора Сальватора в романе судят. И хотя Беляев считает процесс порождением самого отъявленного мракобесия, но... докто­ра действительно следовало судить за искалеченного ребенка, из которого он с неясной научной целью, да еще с сохранением своих открытий в полной тайне от современников сделал амфибию».

Видно, что рецензент понимал роман как руководство к действию. Но ведь сам автор показал вовсе не привлекательную, а вызы­вающую, в сущности, жалость судьбу Ихтиандра. «Человек-рыба» уже не может полноценно жить на суше, сухой воздух губителен для нежных жаберных перегородок, а в море он одинок, ему, как любому человеку, необходимо общество, он полюбил девушку, но не может соединить с ней свою судьбу. Писатель не случайно превратил его в затворника, далекого от законов людского обще­жития, иначе было бы непонятно, как он дожил до юношеского возраста. Но логика событий повела автора в единственном направ­лении: долго общение Ихтиандра с враждебным обществом продол­жаться не могло: в конце романа разочарованный пловец бросается в волны, чтобы уйти от людей навсегда, а значит — на гибель.

Роман так бы и оказался романтической сказкой, если бы вдруг уже в нашем поколении идеи доктора Сальватора (конечно, со­вершенно независимо от него) не нашли бы последователей за рубе­жом. Эти идеи, к счастью, пока еще не перешагнули границы тео­рии, но высказывали их уже не безобидные фантазеры. Ученые, изобретатели, подводники принялись конструировать искусствен­ные жабры и выдвигать различные проекты подгонки их к челове­ческому телу, в том числе весьма радикальные, такие, которым по­завидовал бы и Сальватор. С легкостью необычайной журналисты писали, например, так: «Шланги аппарата можно оперативным путем соединить с аортой, заполнив предварительно легкие сте­рильным несжимаемым пластиком». Слава богу, что хоть сте­рильный!

Эти идеи во многом опираются на высказывания одного из крупнейших мировых авторитетов в области океанографии, созда­теля акваланга Ж.-И. Кусто, произнесенные им, в частности, перед делегатами Второго Международного конгресса по подводным ис­следованиям: «Рано или поздно человечество поселится на дне моря... В океане появятся города, больницы, театры... Я вижу новую расу «Гомо Акватикус» — грядущее поколение, рожденное в подводных деревнях и окончательно приспособившееся к окру­жающей новой среде, так, что,— все же сче;г нужным добавить выдающийся исследователь,— быть может, хирургического вмеша­тельства и не потребуется для того, чтобы дать людям возможность жить и дышать в воде». Однако здесь допускается мысль: а может, и потребуется; хотя в другом месте у того же Кусто мы найдем совершенно трезвые слова: «Разумеется, я отнюдь не думаю, что люди когда-нибудь вовсе переселятся на дно моря: мы слишком зависимы от своей естественной среды, и вряд ли возникнут веские причины, чтобы отказаться от всего, что нам так дорого: от солнеч­ного света, свежести воздуха лесов и полей...» Между тем в зару­бежной прессе называются даже сроки появления первых людей ви­да Гомо акватикус — 2000 год. И вероятно, как раз технически эта проблема разрешима, и даже найдутся доброхоты. Не существует такого самого безумного эксперимента, на который не нашлось бы энтузиастов. Если их будет много, то снимется проблема одиночест­ва Ихтиандра, но зато человек с удаленными легкими уже никогда не сможет выйти на берег, чтобы посмотреть на солнце, разве что будет вынесен в аквариуме. Конечно, ему станут доступны иные красоты. Но действительно, достаточная ли это цена за подоб­ное оскопление? И ради чего — чтобы одна часть человечества обслуживала другую дарами моря, получая взамен уже недоступ­ные ей дары земли? Наверное, это было бы слишком прагматичным решением вопроса, и освоение человеком океанических глубин пойдет не путем отказа от человеческого естества, от земных ра­достей, дарованных человеку природой. Фантастика, подробно ра­зобрав предлагаемую ситуацию, убедительно доказала, что, карди­нально изменяя свою биологическую натуру, человек перестает быть человеком. И, как видим, доказательства эти нужны не только в умозрительных целях.

Ведь если развить идеи Беляева и Кусто, то легко обнаружить, что вода — не единственная чуждая человеку среда, которую ему, безусловно, придется осваивать. А холод, например, а космос, а тя­готение, а ядовитые атмосферы? Космонавты уже приучают себя по многу месяцев к невесомости. Но одно дело естественная адапта­ция, здесь мы еще и вправду не знаем всех возможностей нашего организма, другое — его насильственная реконструкция, отрезаю­щая пути назад.

Конечно, фантастика не упустила возможности перебрать все мыслимые варианты. Так, в довольно давней книге американца К. Саймака «Город» было исследовано, чем грозит людям полный переход в иные существа, в неких юпитерианских скакунцов, ко­торые, может быть, в чем-то и совершеннее людей, но они — не люди. Человеческие чувства становятся им недоступными.

Советский фантаст К. Булычев предложил уже в наши дни компромиссный способ разрешения обсуждаемых проблем. Он изобрел «биоформа»: человек временно может превратиться в рыбу, птицу или черепаху, а потом снова вернуть свой облик. Но это просто волшебная сказка.

И все же, вероятно, можно представить себе гипотетическую ситуацию, при которой человеку придется перестраивать свой организм. Если когда-нибудь осуществится мечта Циолковского о расселении человека по Вселенной и люди найдут подходящие для жизни планеты, которые, конечно, вряд ли могут быть пол­ностью схожи с Землей, то поколение за поколением приспособится к изменившимся условиям, и этим «ихтиандрам» уже неуютно покажется на Земле. Но подобные галактические проекты фанта­стика 20-х годов еще не обсуждала, она лишь робко прикасалась к ним.

Как уже было сказано, А. Беляев напйсал много других про­изведений, но до высоты двух своих ранних романов — несмотря на все их несовершенства — он не поднимался. Удача их, в част­ности, заключалась в совпадении научной и человеческой сторон. Понятно, что сложности перестройки человеческого организма затронут читателя гораздо сильнее, чем какая-нибудь сугубо техни­ческая рационализация. Впрочем, в написацном А. Беляевым мы найдем и технические фантазии, и загляд в будущее, и антирасистские памфлеты, и космические полеты, однако масштабные картины давались писателю с трудом. Но каковы бы ни были дей­ствительные недостатки его сочинений, он, конечно, не заслужил той несправедливой, зачастую уничижительной критики, которая преследовала его всю жизнь. Дело доходило до того, что в одном томе с публикацией романа Беляева помещалось «разоблачающее» его послесловие какого-то бестактного «специалиста». Но читатели любили верного рыцаря научной фантастики...