Кир Булычев - Орион (Сборник научно-фантастических повестей и рассказов)

Но, несмотря на многие достоинства, романы А. Шишко вре­мени своего не пережили. В чем же дело? Почему одни книги продолжают переиздаваться и читаться через десятилетия? Так, «Крушение республики Итль» недавно было включено в новое собрание сочинений Б. Лавренева, и сегодняшний читатель прочтет роман с таким же удовольствием, как и его коллега, раскрывший журнал «Звезда» в 1925 году. А другие книги, рожденные тем же социальным заказом, написанные в кругу той же литсемьи, уми­рают после первого издания, хотя и заслуживают, чтобы иссле­дователи помянули их добрым словом. Не надо быть провидцем, чтобы предположить, что все дело в художественном совершенстве, но как редко этот критерий прилагается к фантастике. Правда, язык книг А. Шишко совсем неплох, сравнения его остры, язвительны. («Часы, равнодушные, как лакеи старика Времени...», «Любители изящной мысли могли получать проверченные истины в рупоре громкоговорителя, как мясо, прокрученное сквозь мясо­рубку...») А вот людей, увы, запомнить невозможно: министры и их наглые секретари, старые изобретатели и пронырливые журнали­сты, шпики и полицейские — различить их можно только по чинам, именам и особенностям телосложения. Может быть, безразличие к человеческому характеру зависит не только от отсутствия лите­ратурных способностей, но и от навязчиво держащейся и по сей день установки: мол, фантастической литературе ничего такого и не требуется, она, мол, сильна своим научным наполнением?..

Хотя В. В. Маяковский не причислен к лику писателей-фантастов, фантастика была неотъемлемым и необходимым элементом его художественного метода. При его масштабности, крупноохват­ном мышлении поэту было необходимо заглянуть за пределы се­годняшнего дня, увидеть перспективы, воссоздать картины того, за что мы боремся, что мы строим сегодня.

Не надо, конечно, понимать эти слова только как элементарный призыв создавать произведения о будущем. Поэт, художник всегда стремится Заглянуть за грань факта, за пределы окружающего, а фантастика представляет для этого неограниченные возможности.

Вероятно, можно собрать строки из различных стихотворений Маяковского и воссоздать картину коммуны, какой она вставала в воображении большого поэта, и это будет завершенная и уни­кальная в своем роде поэтическая утопия. Вот ее отдельные штрихи, хотя, конечно, тема «Маяковский и фантастика» шире разго­вора об утопических элементах в его произведениях.

Маяковский ненавидел быт, кухонный, страшный быт, унижающий человеческое достоинство. И его поэма «Летающий пролетарий» (1925); написанная, казалось бы, с весьма утилитарной целью: призвать трудящихся в ряды ОДВФ — Общество друзей воздушного флота, превратилась в страстный антибытовой памф­лет; поэт переселяет людей из подвалов, из коммунальных квар­тир в небеса, в просторы, призывает порвать со всем тем, что — это из другой поэмы — «в нас ушедшим рабьим вбито, все, что мело­чинным роем оседало и осело бытом даже в нашем краснофлажьем строе».

Хотя глава о том, как проводил свои дни гражданин XXX века, и написана в юмористическом ключе с превосходно найденными деталями, вроде: «вырабатывается из облаков искусственные сме­тана и молоко», на самом деле это вовсе не шутливое произведение, это поэма-мечта, пронизанная и трагическими нотами. Разве не современно звучит грозное предупреждение человечеству:

А такое описание сверхбыстрого самолетного лета сделало бы честь сегодня самому разнаучному фантасту:

Праздник содружества, праздник освобожденного труда на озелененных песках Сахары изображает Маяковский в финале поэмы «150 000 000». На этот праздник прилетели не только жите­ли со всей нашей Земли, но даже и марсиане; содружество, как видим, захватило и другие планеты. Маяковскому явно была бы близка идея «Великого Кольца», много лет спустя провозглашен­ная И. Ефремовым.

В поэме «Про это» появляется «большелобый тихий химик», ученый из будущего, сотрудник мастерской человеческих воскре­шений. Казалось бы, что это чисто поэтический, условный прием.

Но оказывается, Маяковский думал «про это» всерьез, в непосред­ственном научно-фантастическом плане. Вот что вспоминает Р. Якобсон: «Маяковский заставил меня повторить несколько раз мой сбивчивый рассказ о теории относительности и о ширившейся вокруг нее в то время дискуссии. Освобождение энергии, пробле­матика времени, вопрос о том, не является ли скорость, обго­няющая световой луч, обратным движением во времени,— все это захватывало Маяковского... «А ты не думаешь,— спросил он вдруг,— что так будет завоевано бессмертие?.. Я совершенно убеж­ден, что смерти не будет. Будут воскрешать мертвых». Вскоре он рассказал, что готовит поэму... и что там обо всем этом будет...»

Но конечно, просьба о воскрешении — не личное обращение поэта Маяковского, лирический образ поэта сконцентрировал мно­гие человеческие стремления. Это обращение от имени всех, кто недолюбил, недорадовался, недовидел многого на своем веку, от всех, кто погиб молодым в боях за будущее: разве эти миллионы бойцов не заслужили воскрешения? А задачи поэзии, как и задача фантастики, сделать невозможное возможным.

Без фантастики не существовала бы и драматургия Маяковско­го. Не будем останавливаться на библейских сценах «Мистерии-буфф», хотя и первая его пьеса построена по законам фантастики, но пройти мимо «Клопа» нельзя.

Борясь оружием сатиры с мещанством, поэт искал наиболее резкий контраст, чтобы заклеймить, покрепче «припечатать» обы­вателя. И ему не хватило для такого противопоставления настояще­го времени, хотя, конечно, и в окружении Маяковского были достойные люди. Но поэту было мало, все-таки сегодняшние дни допускали существование мещанина, мещанин ходил по улицам и на него не показывали пальцем. А наступит ли время, когда мещанство и вообще всякая бесчеловечность станут абсолютно неприемлемыми? Такие дни поэт находит только в будущем. Вот там обывателя посадят в клетку вместе с последним клопом и уста­новят акустические фильтры, чтобы он не оскорблял слух окру­жающих непечатными выражениями.

Кстати сказать, будущее это — не весьма отдаленное, еще жива брошенная Присыпкиным Зоя Березкина, прошло «всего» пятьде­сят лет, значит, финал пьесы происходил в 1979 году, в наши дни.