Максим Бондарчук - Симулякры доктора Хьюго [СИ]

— Лена, — позвал он женщину, все еще надеясь услышать ее приятный голос. — Ты здесь?

Но ответом на вопрос стало мерзкое молчание и тишина.

Работа по расчету необходимого состава была уничтожена. Это стало понятно, когда Хью попытался отделить несколько листов от мерзкой и липкой массы. Потом включил компьютер, посмотрел несколько сохраненных копий собственных исследований и наблюдений, решив, что и этого будет недостаточно для дальнейшей работы над проектом. Все валилось из рук. Утро не задалось и в мозгу назревали мысли бросить все, как и молила Лена. Она была хороша. Хью видел в ней прекрасную женщину, но воспоминания, жившие в нем до сих пор, отвергали саму мысль о том, чтобы стать частью единой семьи. Что может быть более отвратным, чем врать самому себе каждый день, что любишь человека, только потому, что живешь и спишь в одной постели.

Вскоре загромыхал холодильник. Старый мастиф, отреагировав на дребезжание в углу кухни, вывалил в соседнюю комнату, бросив на своего хозяина странный взгляд. Док привел себя в порядок. Умылся, поел (то, что смог вытащить и разморозить, а после подогреть в микроволновке, сделав из куска замороженного мяса с прослойками сала какое-то подобие ростбифа). Организм постепенно стал приходить в норму.

«А сегодня у нас новости…» — звучало чуть выше, где висел узкий монитор, вещавший проповедью о последних новостях. «Милиция сообщает об активизации наркоторговцев и богомолов в отдельно взятых районах. Последние облавы только подтвердили тот факт, что старые преступники, те, что не были пойманы и осуждены в прошлый раз, вновь активизировались и на этот раз размах может только больше.»

Хью отвернулся, открыл дверцу холодильника и достал оттуда банку с кукурузой, открыв которую вывалил на тарелку все содержимое.

«Если у вас есть хоть какая-то информация, следует немедленно сообщить об этом в милицию. С вами были Наши Нов…»

Больше он не слушал. Покинув кухню, Хью вернулся с тарелкой обратно к рабочему столу. Таблетки все так же валялись у него под ногами, воздух, циркулировавший через вентиляционную шахту к окну, обдувал помещение, наполняя его свежим воздухом и выгоняя ту вонь, что еще осталась после уборки блевотины с пола.

— Нужный серьезные воспоминания, — цитировал Хью записи профессора Иванова на пожелтевшем листке расчерченной бумаги. — Очень сильные. Смерть близких, катастрофа, непосредственно наблюдавшаяся пациентом, боевые действия, пережитое насилие и последующая смерть насильника. Сложно сказать какое из них более пригодно для эксперимента, но это должно быть нечто, что навсегда оставит неизгладимые впечатления и эмоции в памяти человека. Все, что угодно, но оно должно впечататься в мозг стальным гвоздем и быть до тех пор, пока сама смерть не вырвет его из головы. Я провел повторные исследования и был поражен насколько все может быть серьезным. Я видел своего отца. Он погиб, когда мне было двадцать три и смерть его ошарашила меня. Я подумал, что такого не может быть, что воспоминания, сон, всего лишь аллюзия на то, что мы концентрируем в себе на протяжении определенного времени, после чего мозг очищается от всего этого, освобождая место для новых воспоминаний. Этим можно объяснить невозможность вытащить из разума некоторых добровольцев отрывки жизни, когда они были совсем маленькими. Только самое эмоционально сильное сохраняло в памяти след до глубокой старости.

Хью отложил листы, свернул несколько из них и запечатал обратно в металлический тубус, размером со школьный пенал. Он уже много месяцев хранил эти документы в подобном месте, боясь не на шутку облавы и обвинений в ереси. Несмотря на время, на эпоху в которой он и все окружающие его жили в этот момент, определенные идеи и мысли не находили отклика в сердцах высоколобых мудрецов, засевших в Коллегии благодаря недюжинному уму и черствости суждений. Они верили фактам, опытам, подтверждавшим или опровергавшим заявленное, а гипотезы… всего лишь слова. Крик в пустоту с надеждой услышать ответное эхо.

— Знаешь, — заявил Иванов, присев рядом с ним за стол, — как это часто бывает. Мы пробуем — у нас получается, и мы рады результату, даже если он не приносит никакой пользы. Мы добились! Вот, что имеет значение. И обратное — мы пробуем, и все идет прахом. Разочарованный взгляд и полная пустота внутри, потому что силы были потрачены зря, время ушло и больше не вернется назад. Ты злишься, хватаешься за все подряд и кричишь сам себе в душе: «Готов!», потом спустя время понимаешь, что это не твое, что все это чушь и мракобесие. Опять апатия, безразличие и неуверенность в собственных силах. Этим и опасно любое начинание — мы всегда боимся провала, хотя верим, что добьемся успеха.

Потом он исчез и Хью опять взял несколько листов. Ветерок мерно дул из окна, пододвигая несколько листов к краю стола.

«Они испытывали боль, животный страх, разочарование. Иногда плакали, когда на несколько секунд видели умерших родственников. Жен, мужей, отцов и матерей. Когда появлялись дети, особенно у женщин, переживших неудачную беременность или в какой-то период времени решившиеся на аборт, сильнее всего реагировали на ожившие воспоминания. Крики иногда случались на грани истерики. Приходилось звать медбратьев и держать их, чтобы не произошло страшное. Препарат действовал, но очень короткое время. Иногда три минуты, иногда — шесть. Самый длительный промежуток времени был зафиксирован мною у молодой мамы, бросившей в период кормления свою новорожденную дочь. Она была психически больна, но воспоминания будто бы вырвали ее из параллельного мира в реальный, возродив те умершие внутри нее материнские чувства, что она отказалась возвращаться и умерла прямо там, от остановки сердца. В тот день мне пришлось отчитываться перед руководством Академии Наук за смерть пациентки и именно с того дня мне пришлось постепенно свернуть свои изыскания, уйдя в подполье и тайную исследовательскую деятельность».

— Да, — говорил Иванов, похаживая по квартире, — все было именно так. Странно, что я вообще решил все это записать. Как будто мне было мало пережитого. С другой стороны — почему нет. Что мешало? Ничего. Просто память устроена так — я боялся, что и это забудется, поскольку не испытывал сильных эмоций и не верил своему разуму, поскольку столько раз ловил себя на забытьи самых элементарных вещей. Да и возраст не благоволил к этому. Бумага все стерпит, говорили они и оказались чертовски правы. Прошло много лет, небо стало другим, Минск превратился в настоящий мегаполис, куда стекаются люди со всех сторон. Дома уперлись в небо, люди научились вживлять в свои тела имплантаты, увеличивая срок жизни и заменяя устаревшие органы, а мы до сих пор не знаем как устроена память. Почему забываются те или иные воспоминания? Почему люди, пребывавшие в нашей жизни считанные дни, остаются в памяти на долгие годы, а те, кто год за годом маячил перед глазами — умирают, едва мы только перестаем на них глазет. Это загадка. Гипотезы мои слишком смелы, чтобы можно было о них говорить в открытую, но кое-что в жизни не стоит оглашать до определенного времени, потому ты все еще способен на прорыв.